Наконец телефон ответил, и я испытала какое-то злобное удовлетворение, что испортила этим двум намечавшиеся утехи.
Вышедшая провожать Никитина Элина своим откровенно-провокационным нарядом подтвердила мои выводы. А когда директор сел ко мне в машину, я сразу заметила следы губной помады.
На его вопрос о подробностях случившегося долго не могла ответить, справлялась с деструктивными эмоциями, которых, кстати, у меня вообще не должно быть. Но всё же врождённая вредность взяла верх над воспитанием, и я заставила его вытереть рот салфетками. Хоть не придётся смотреть на этот вульгарный оттенок помады…
Когда мы подъехали к фабрике, там уже было полно людей и техники. Проблесковые маячки двух полицейских машин и скорой наполняли воздух тревогой.
Пожарные уже локализировали огонь. По крайней мере, пламени нигде не было видно.
Я отыскала взглядом Галухина и пошла к нему. С удовлетворением заметила, что мажор двинулся за мной.
– Говорят – поджог, – Борис Евгеньевич не стал юлить и сразу двинул обухом по голове.
Никитин извинился, воспитанный, блин, и отправился к полицейским, составлявшим протокол на капоте своей машины.
– Точно? – переспросила, потому что не хотелось верить.
– Куда уж точнее, – вздохнул Галухин, – окно разбили именно в пристройке нового цеха и бутылками с горючей смесью забросали. Повезло, что внутрь одна только попала. А на улице дождь шёл сильный – не разгорелось.
– А оборудование? – мне поплохело лишь при одной мысли, что придётся заказывать его заново. В прошлый раз на доставку ушло несколько месяцев.
– Не знаю, внутри ещё пожарные – не пускают пока.
Дождь снова припустил, но мы остались стоять на том же месте, нахохлившиеся как воробьи. Ждали новостей. Надеялись на чудо и молились. Я так точно.
Наш директор развил активную деятельность. Он побеседовал с полицейскими. Затем с пожарными. Походил с ними под разбитым обгоревшим окном, изучая оставленные следы и улики.
А я смотрела на него издали, пытаясь себе запретить им любоваться, но снова и снова находя взглядом высокую фигуру в сером костюме. Начавшийся дождь покрыл его более тёмными пятнами, а затем разводами. Мажор тоже не подумал о зонте.
Его намокшие волосы начали блестеть от покрывавших их капель. Он то и дело проводил по ним ладонью, убирая лишнюю влагу, так и норовившую стечь по лицу.
И тут он поймал мой взгляд. Я замерла и уже хотела отвернуться, но Никитин кивнул мне и ободряюще улыбнулся. Мол, всё будет нормально, прорвёмся.
Я почувствовала, как тепло растекается в животе и поднимается выше. И дождь, и ночь, и поджог вдруг отошли на второй план.