Он смотрел телевизор.
Он вернулся домой после боя, лёг на кушетку с подогретым мешком крови. Он попытался посмотреть фильм, отчасти чтобы отвлечься от мыслей о своей девушке. Он не хотел просто сидеть всю ночь и мучиться из-за своей девушки, Уинтер Джеймс, которая накануне была вынуждена вернуться в Северо-Восточную Охраняемую Зону.
Он скучал по ней.
Он уже скучал по ней.
Он не хотел, чтобы она уходила.
Более того, её уход причинил ему физическую боль.
Пока Ник пытался не думать об этом, или о ней, или о том, сколько часов ему придётся ждать до следующей встречи, какая-то часть его просто…
…уплыла.
Просто отключилась.
Что-то в этом состоянии показалось Нику знакомым. Эта знакомость смущала его. Но даже в этом случае он не мог заставить себя очнуться.
Он не мог заставить себя захотеть этого.
Его разум был одурманен. Он чувствовал себя одурманенным, как всегда, когда он бывал с Уинтер. Он хотел обвинить в этом и отсутствие Уинтер. Ему хотелось обвинить в этом саму Уинтер.
Хотелось, но чувство вины всё равно одолевало его.
Перед своим мысленным взором Ник видел вовсе не великолепные сине-зелёные глаза Уинтер.
Нет, эти глаза принадлежали кое-кому другому.
Там сияли светло-зелёные радужки. Они смотрели на него, чужие, но душераздирающе знакомые, зелёные с насыщенными фиолетовыми кольцами, как отметина на его сердце. Ник увидел проблеск улыбки, и боль пронзила его, заставляя грудь болеть, пока он лежал на кушетке, с мешком крови на груди.
Он больше не видел и не слышал старого фильма, который смотрел.
Он был твёрдым.
Он был чертовски твёрдым.
Он попытался обвинить кровь.
Ему также хотелось обвинить в этом Уинтер, но…
Уинтер здесь не было.
Боль усилилась, когда Ник увидел больше этого лица, которое он знал, даже чувствуя, что какая-то часть его хотела забыть, умоляла забыть. Он хотел, чтобы это исчезло; он хотел, чтобы кто-нибудь, кто угодно… что угодно… пришло, покопалось в его черепе, убрало это лицо, убрало чувства, которые оно вызывало, убрало эти размытые полувзгляды. Ник чувствовал это желание. Оно было таким сильным, что походило на голод, и он тоже это помнил. Он вспомнил, как лежал один, умирая от голода… целыми днями, неделями, месяцами.
Годами.
Десятилетиями.
Как долго это длилось? Как долго это продолжалось?
Ник не знал. Он не хотел этого знать.
Тогда, как и сейчас, он сделал бы всё, чтобы это прекратилось. Он сделал бы что угодно, пообещал бы что угодно, лишь бы это прекратилось.
Но ведь он что-то сделал, не так ли? Что-то плохое.
Он послал себя в ад.
Он сказал себе, что это не настоящее. Он сказал себе, что это сон, галлюцинация, ложное воспоминание, вампирское короткое замыкание. Он говорил себе, что переутомился, перенапрягся или, чёрт возьми, до сих пор привыкает к отношениям.