Вот только сейчас я слушала, как эти же самые люди чуть ли не каждую фразу выворачивают так, чтобы уколоть графа Фламмена. Видят, что он не отвечает, не спорит, кривиться порой, но молчит и улыбается, молчит и улыбается, послушно записывает и — молчит, и улыбается вежливо; и пользуются этой возможностью, чтобы… чтобы что?
Чтобы отомстить ему за плохое поведение боги знают сколько лет назад, когда он был сопливым подростком? За то, что он любит украшения? За то, что у него специфичные вкусы? За то, что спорщик? Не слишком ли мелочно для серьезных-то людей? Или это просто повод? Я ставила на второе.
Они цеплялись. И ко мне и к нему. И ведь это не что-то новое. Вряд ли с ним сильно иначе обращались, когда он здесь учился. Я подумала, что мы похожи гораздо больше, чем мне казалось. Как часто ему во время обучения приходилось делать больше, просто чтобы ему не занижали результаты? Я знала, что академию он кончил с хорошим результатом. Насколько это было непросто, учитывая отношение к нему преподавателей?
Я знала, как много сил отнимает эта постоянная попытка доказать, что ты не хуже, и что чем больше у тебя получается это доказывать своими результатами, тем хуже к тебе, почему-то, отношение. Потому что все это не причины, не причины — а поводы.
Они цеплялись просто потому, что это было удобной возможностью самоутвердиться. Если я «милая» и «голубушка», то они — серьезные взрослые люди; если я «работающая» и «незамужняя», то они — удачно устроившиеся замуж женщины. Если Виль «смазливый», «изворотливый» и «как ворона летит на блестяшки», то они — настоящие мужчины.
Поднять себе самооценку, вытерев о кого-то ноги. И в какой-то момент не замечаешь, как появляется желание просто оказаться на их месте. И гадко уже от себя.
«Вы об себя ноги вытирать позволяете и мне того же желаете» — я сама не заметила, как черканула это в свой блокнот для заметок. И тут же перевернула страницу, чтобы никто не заметил.
Улыбаться было все сложнее.
Почему они не могут просто ответить на чертовы вопросы без всех этих намеков?! Мы бы пришли, записали и ушли. Мы разговаривали уже с пятым преподавателем, и каждый, даже самый спокойный и в целом не настроенный негативно — даже наоборот, порой очень даже милые попадались! — успел пройтись хоть раз на мой счет. И почему-то после разговора с Вилем это было гораздо тяжелее, чем обычно, пропускать мимо ушей.
Так глупо! Что мне даст эта обида?..
Я скосила глаза на графа. Мне не нравилось его выражение. Он выглядел слишком уставшим и поскучневшим, будто театральная кукла-марионетка, которой оборвали пару ниточек, и она с трудом заканчивает выступление.