Штурман подвинулся к столу, давая дорогу Снигирю, и, запихивая в рот хлеб, кивнул ему на одограф: любуйся, мол. Но Снигирь остановился у стола.
- Разрешите, товарищ командир, с личным делом?
- Мгм, - сказал штурман, кивая головой: кусок оказался велик.
- Товарищ командир, у нас тут англичанин...
- Точно, - сказал штурман, прожевав, и подцепил на вилку котлету.
- Я видел его в восемнадцатом году в числе матросов крейсера "Корнуэлл", которые расстреляли у нас в поселке русского матроса и двух рыбаков, - сказал Снигирь, бледнея.
Штурман перестал есть и положил вилку.
- Расскажите толком, - сказал он. Скулы его сжались, и на щеках выступили два неподвижных желвака.
Снигирь рассказал.
Тринадцатое июля не закончилось расстрелом карбаса. Англичане высадились в поселок. Они искали тех, кто доплыл до берега. Кроме Федюшки, доплыл третий русский матрос. Мокрые штаны Федюшки оказались уликой. Офицер в пиджаке с золотыми кругами на рукавах отодвигался от Федюшкиной матери. Она ползала по полу, хватаясь за длинные остроносые его ботинки. Федюшка сухими глазами смотрел на английских матросов (слезы кончились еще в воде). Тот, что стоял у двери, был высоким и тощим, и щека его неприятно дергалась. Потом они ушли, не тронув Федюшку. Дверь осталась открытой. В нее долетели сухие трески винтовочных выстрелов рядом.
Убитых похоронили на следующий день. Их было трое: русский матрос, Пашкин отец, во дворе которого нашли матроса, и Сережкин дед. Его пристрелили, потому что он ударил английского матроса, тащившего отца Пашки из избы.
- Вы не обознались? - спросил штурман, гася папиросу. - Дело серьезное, товарищ Снигирь...
- Нет, - ответил Снигирь твердо. - Я бы не узнал, если бы Костровцев не сказал, что тот плавал на "Корнуэлле". Лицо я потом вспомнил. Он постарел.
- Ну, пошли, - сказал штурман и открыл дверь. - Яков Яныч! - окликнул он младшего штурмана. - Я сейчас поговорю с командиром и спущусь вниз. Курс шестьдесят девять с половиной, так и идите.
У комиссара Снигирь повторил рассказ полностью. Комиссар собирался бриться. Горячая вода стояла на умывальнике, но ей привелось бесполезно остыть.
- Так. Позовите сюда Костровцева, товарищ Снигирь, и можете пока быть свободны, - сказал комиссар официально и потом кивнул головой: - Молодец, Снигирь! Никогда не забывай про классовую бдительность!
В пост Снигирь вернулся как пьяный. Он не мог уже быть спокойным. Нервы его натянулись.
"Классовая бдительность", - сказал комиссар. "Шовинизьма", - говорили ребята. Не все ли равно, откуда родилась эта ненависть? Она принесла плоды, и плоды эти пьянили Снигиря ощущением победы.