Харина замолчала, задумавшись о чём-то своём. И молчала долгие минут пять, проверяя на прочность моё и без того не безграничное терпение.
- Ну так вот, - наконец, вновь заговорила брюнетка, отвлекая меня от размышлений о пытках времён Святой инквизиции. Почему-то чем больше я общалась с Хариной, тем больше понимала автора печально известного «Молота ведьм». И даже себе не могла сказать, почему. – Я не врач, но даже моего скудного опыта общения с живыми пациентами хватит, чтобы понять – прямой угрозы для жизни этого парня нет. Трещина в рёбрах, ушибы мягких тканей… А, да. И ножевое ранение, по касательной. Так, ничего серьёзного, внутренние органы не задеты. Хотя…
Харон снова впала в странную задумчивость. Она щурилась на лампочку на потолке и постукивала пальцами по телефону, бормоча что-то себе под нос. И выглядела настолько усталой, что я не выдержала. Поднявшись, щёлкнула кнопкой чайника и полезла в шкаф за кофе, попутно доставая бутылку с ликёром.
Привычная рутина затягивала и успокаивала взвинченные до предела нервы. И я не удивилась, когда на запах крепкого, ароматного напитка, разбавленного сливочной сладостью «Бейлиза» на кухню заглянул Араньев. Да так и остался, усевшись за стол напротив Харон, непривычно молчаливый и серьёзный.
И я не знала, нравится мне это или меня настораживают такие перемены в вечно язвительном соседе.
Поймав себя на этой мысли, я тихо хмыкнула, ставя кружки на стол. Рядом пристроила бутылку ликёра. И за всё это время никто из нас так и не заговорил больше. Мы просто сидели в тишине под мерное тиканье часов и думали каждый о своём. Араньев хмурился и с кем-то переписывался, Харон упёрлась затылком в стену и рассматривала потолок, изредка слишком часто моргая, а я…
Я так крепко сжимала кружку с кофе в пальцах, что могла бы поклясться, что слышу треск несчастной керамики. И не могла отделаться от навязчивых строчек стихотворения Высоцкого «Я не люблю». Как там говорил уважаемый Владимир Семёнович? Я не люблю насилье и бессилье?
Повела плечами, смаргивая вновь наворачивающиеся слёзы. Я ненавидела насилие. Особенно – беспричинное, неоправданное. Но ещё больше я не любила это чёртово ощущение беспомощности. Когда всё, что ты можешь – это сидеть и ждать. И пусть рациональная часть меня понимала, что вреда от меня больше, чем помощи, вторая часть, та что радела за справедливость, жаждала действий.
Разгорячённая ударной дозой крепкого алкоголя она хотела нести добро в массы вот прям сейчас. Да так сильно, что с силой поставив кружку на стол, я угрюмо поинтересовалась: