В 37-м стрелковом полку я прослужил пятнадцать с половиной лет и прошел путь от командира взвода до командира полка. На моих глазах мужала, росла, крепла Красная Армия.
Сейчас молодым людям даже трудно представить, как мы жили в начале двадцатых годов. Красноармеец должен был получать в день фунт хлеба, но ему выдавали только двести граммов, потому что остальные двести отчислялись детским домам. В то время все мы видели, как страдают дети. На вокзалах, на базарах толпы оборванных голодных ребятишек, потерявших родителей, отбившихся от дома. Страна делала все возможное, чтобы облегчить участь детей, поэтому и красноармейцы стойко переносили полуголодную жизнь. Вволю поели крапивы. Наварят ее полный котел, бросят туда кружку крупы или кукурузной муки, вот и приварок.
Я, командир, как и мои подчиненные, в то время ходил в лаптях. Гордо ходил! Наган на одном боку, полевая сумка на другом — девушки смотрели! Приходишь в казарму, скорее лапти в воду, знаешь, что старшина строгий. Красноармейцам говорил:
— Кто лапти раньше пяти дней износит, новые давать не буду — топчитесь по лужам.
И правда, идем строем, а как увидим лужу, все в нее гуртом — потопчемся, лапти намокнут, значит, не растрескаются раньше времени, дольше прослужат.
В пулеметной роте было шесть командиров: командир роты, политрук, заместитель командира роты и три командира взвода. На всех у нас была одна пара сапог. Брали мы самый большой размер, чтобы подошли всем. Составляли график, когда кому в них идти в город.
Как-то пришла моя очередь на сапоги. Пошел я гулять в город, вдруг догоняет меня вестовой.
— Товарищ Чистяков, вас срочно требует командир дивизии. Он на плацу.
Бегу. Волнуюсь: что случилось? Подбегаю к командиру дивизии, докладываю.
— Товарищ Чистяков, я слыхал, ты здорово барыню пляшешь. Выходи на соревнование.
К этому времени на плацу собралось много народу. Играл оркестр. Я пошел плясать. Барыня — не фокстрот: на месте топтаться, обняв девушку. Тут есть строжайшие правила: если твой партнер выплясывает одно колено, ты должен другое и ни в коем случае ни разу не повторить ни его, ни себя. Я знал в то время много таких колен. Плясали по тридцать — сорок минут, кто кого перепляшет не повторяясь. Если уж не знаешь, что еще придумать, выходи из пляса. Азартное было дело и для тех, кто пляшет, и для тех, кто смотрит.
В тот день я все-таки выплясал первое место и получил за это осьмушку табаку, которую мы тут же всю и раскурили.
22 января 1924 года наш драмкружок давал в полковом клубе для жителей города и близлежащих аулов спектакль под названием «Старый быт». Показывали мы в нем городовых, купцов, бар, которые издевались над простыми людьми. Пьеса и исполнение, понятно, были не на большой высоте, но тогда и такое дело казалось дивом. В зале не раз раздавались проклятья в адрес эксплуататоров и даже слышался плач, так близко к сердцу принимали люди все, что происходило на сцене.