Я поспешил признать свои заблуждения насчет доблестных степных подводников и потащил Асю на свежий воздух. На обратном пути меня ждало еще одно издевательское знамение: над дверью висел в массивной деревянной раме портрет, изображавший безымянного человека в глухом медном шлеме, а мозаика под ним складывалась в неуместно бравурный лозунг:
Знает пионеров класс:
не сдается водолаз!
Куба или Гондурас
– всюду нужен водолаз!
Будь Максим ты или Стас
– будешь славный водолаз!
…На улице было тихо. К закату туман поредел: дымка поднялась ввысь, и под ней пробивались красные лучи заходящего над ручьем солнца. Дальше ехать не имело смысла: кладбище начиналось прямо перед нами, за лагерной оградой, и в тумане было легко зацепить колесом могилу какого-нибудь несчастного. Я подхватил из машины свой рюкзак и поспешил за Асей, уже нетерпеливо оглядывающейся на меня из калитки.
Деревенское кладбище было небольшим, уже даже не печальным местом, больше похожим на запущенную лесную поляну с сотней беспорядочно разбросанных холмиков – словно здесь когда-то поселилась семья гигантских сурков, а затем исчезла, оставив свои кучки навсегда. Тут и там мирно торчали замшелые кресты, чередуемые незамысловатыми памятниками; тропинки между могилами поросли мокрой травой так, что каждый шаг приходилось делать осторожно, стараясь не наступить на чье-то неприметное вечное обиталище. Тут тоже много лет никого не было, и это вызывало удивление: нет ничего странного в том, что люди забывают свои дома или, к примеру, бассейны, но обычно они с болезненной чувствительностью не могут оторваться от могил своих предков – пока не умрут сами.
– У нас тут свой участок, – прервала мои философские размышления Ася. – Во-он там, в дальнем углу. П-пойдем туда сразу.
Пробираясь между ржавых оградок и кустов крапивы, мы подошли к нужному месту. Пять-шесть могил – таких же неухоженных, нестрашных, все как одна – с дешевыми памятниками в виде жестяной призмы, – на городских кладбищах такие обычно ставили временно, надеясь когда-нибудь заменить их добротным мраморным монументом, но здесь, очевидно, не принято было тратить деньги на пустяки. Краска с железа, конечно, слезла, и сложно было различить затертые имена на остатках надписей, – равно как и лица на заляпанных осенней грязью портретах. Ася прерывисто вздохнула.
– Это бабушка, – принялась показывать она. – Это тетя, потом ее муж, потом вот двое их детишек – они маленькими умерли, а всего их четверо было, я им открытки п-посылала… Это отец мой, я его не помню, я говорила тебе. А вот эту… – ее голос снова задрожал, – эту я не помню… Это мама, да?