Это был двойной акварельный портрет, изображавший молодую пару на скамейке в парке. Честно говоря, о том, что это именно пара, догадаться могли только я и Ася, потому что схематично нарисованные мальчик с девочкой сидели на расстоянии чуть ли не в метр друг от друга, да еще и смотрели в разные стороны. Лиц тоже было не разобрать – видна была только рыжая мужская прическа и пышные девичьи кудри (с возрастом Ася научилась кое-как обращаться с кистью, но на всякий случай эксплуатировала подчеркнуто импрессионистскую манеру), но я, конечно, знал, что это мы с ней – потому что композиция на картинке повторяла хорошо известную мне фотографию. Это было в те времена, когда мы только начинали встречаться, и проводили время еще не на диване, а в музеях. Удивительное дело: когда Ася решила, что хочет быть со мной, она сама купила два билета на какую-то дорогущую выставку и просто подарила их мне как-то вечером, когда мы вдвоем засиделись на работе – с этого и начались наши отношения. Сделав этот отважный первый шаг, она словно растратила все запасы инициативности – после она вела себя как записная скромница, не знавшая, с какой стороны брать парня за руку. Я же, несмотря на свой бедовый опыт, тоже испытывал непривычное, зеркальное стеснение и боялся даже подумать о том, чтобы дотронуться до нее. Так и ходили по музеям да концертам добрые два месяца, пока добрались до койки. Поэтому на фотографии, сделанной безымянным посетителем городского сада, и перекочевавшей оттуда на рисунок, мы сидим, как чужие – хотя я и припоминал, насколько остро уже в то время мне хотелось ее раздеть.
В ванной смолкла вода, и через минуту появилась Ася – всё в тех же шортах и легкомысленной маечке. Увидев, что я рассматриваю ее художества, она подошла ко мне поближе и обняла сзади, уткнувшись прохладной щекой в голую спину.
– Ну к-как, красиво? – пролепетала она своим птичьим, переливчатым голосом.
Я осторожно высвободился, повернулся, и взяв ее за подбородок, поднял лицо вверх.
– Шикарно, – сказал я, не в силах сдержать улыбки.
Вид у Аси был лихой, как у Гавроша – или (тут я мысленно извинился) как у портовой шлюхи. Подсохшая ссадина на лбу венчала огромную, желто-зеленую шишку – и шишка эта за ночь успела частично перетечь вниз, образовав под глазом хрестоматийный хулиганский фингал. Весь вид Аси свидетельствовал о том, что ночка ей выпала та еще – и мне сразу же стало стыдно за свою улыбку: уж я-то знал, как сильно ей досталось. К счастью, в остальном она выглядела неплохо: на ногах стояла ровно, не шаталась, на щеках горел румянец после умывания, а глаза застенчиво блестели. Конечно, от нее не укрылось движение моих губ.