Ася никогда не стремилась к экспериментам, да и мне в ту пору было достаточно малого – обычно она просто раздвигала свои молочно-белые ноги и отстраненно закрывала глаза – и я, не слишком мучая ее, управлялся за пару минут. Большего она и не требовала. Но в тот раз я был слишком пьян и никак не мог закончить (точно, как сейчас), и в какой-то момент мы обнаружили, что просто лежим и злимся, вместо того чтобы заниматься делом. Хочешь, попробуем по-другому, вдруг несмело предложила она, и это было необычно. Оказывается, она прочитала в каком-то женском журнале, до которых была большая охотница (все это она сбивчиво рассказывала мне, пока мы неумело готовились), что только разнообразие в половых утехах является залогом счастливой совместной жизни, и что настоящая женщина должна быть готова дать своему мужчине возможность хотя бы раз взять себя сзади. Более того, она еще и потребовала, чтобы я ее привязал и не обращал внимания, если ей не понравится – именно с такой степенью самопожертвования, на ее взгляд, подобало вести себя любящей девушке в постели. Поохав для вида, я шарфом прикрутил ей руки к спинке дивана – освободиться из такого ненадежного узла смог бы и ребенок, но Ася обещала терпеть до конца и специально не выпутываться. Задрал наверх пухлые бедра (да не такие, как у Эльзы – тощие, кофейно-смуглые, сожженные автозагаром, – а соблазнительно тяжелые, алеющие от смущения) и, взяв с полки первый подвернувшийся тюбик с кремом, выпустил добрую половину на крохотную розовую ложбинку. И когда я нагнулся к ней, чтобы успокаивающе поцеловать в щеку, она вдруг разглядела этот дурацкий тюбик в моей руке.
– Подожди-подожди, – испуганно пролепетала она, но я уже полез к ней со всем пьяным размахом, и она не смогла продолжить, задохнувшись.
Ася, как и намеревалась, сносила все молча, хотя я, знавший ее как облупленную, видел, что она еле сдерживается, чтобы не пищать. Удивительно, но она – та еще плакса, способная разрыдаться, натерев ногу или порезав палец, – на этот раз не проронила ни звука, и лишь с трудом втягивала воздух сквозь стиснутые зубы. Ее лицо и тело были застывшими, словно восковыми, и меня это раздражало – мне хотелось, чтобы в этой игре (а это была невинная забава, верно?), она выкладывалась по полной. Раз ты сама захотела. чтобы тебя мучали, привязали к кровати и изнасиловали, так будь добра страдать натурально… разве я не прав? И, забыв обо всем на свете, я захотел по-настоящему, чтобы ей стало больно – и со всех сил старался загнать в нее эту боль как можно глубже, чтобы она, наконец, расплакалась и запросила пощады. Клянусь, если бы она начала верещать в самом начале, я вел себя стократ бережнее. Но она стойко молчала, некрасиво отворачивая красное лицо, и мне казалось, что из-за этого ее упрямства я никак не могу кончить. Я пыхтел как паровой каток, мне уже ничего не хотелось, и я ничего не чувствовал – но отступить и признаться в своем поражении не давала гордость – и лишь когда она, видимо, уже не в силах терпеть, стала подвывать от боли, я смог собраться и завершить все дело невзрачным, гнусненьким, почти неощутимым оргазмом.