– Ты – Хомячкова Ася, верно? – мягко спросил я.
Она кивнула, закрыв лицо пустым рукавом левой руки.
– Ты помнишь меня?
– П-помню, – сказала она в нос. – Вы же сами спрашивали на лекции, кто я такая.
– А почему ты сейчас убегала от меня?
– Какое вам дело!
– Знаешь, я ничего не понимаю. Да перестань же рыдать, ради Бога! Ничего страшного не происходит… Просто помоги мне разобраться. Пожалуйста.
Она не ответила, и я тяжело вздохнул.
– Я знал одну девушку, которую тоже звали Ася Хомячкова. И на которую ты очень-очень похожа. Это ты, Ася?
Она снова молчала, неподвижно глядя на меня.
– Это ты?..
– Да к-какая разница! – замотала она головой так, что ее волосы разлетелись пушистым облаком. – Оставьте меня в покое! Неужели вы могли подумать, что я… вы… П-после всего, что вы сделали со мной?!.
– Что же я сделал?!
– Не п-помните? – зловеще протянула она, уставившись на меня широко раскрытыми глазами, в которых стремительно высыхали слезы. – Так вспоминайте! Вспоминайте же!
Она вдруг наклонилась вниз, обхватив меня здоровой рукой за шею. Не удержав равновесия, ткнулась мокрой щекой в мою, и коротко бросила:
«…Давай поженимся!»
И случилось странное и страшное. Эти простые, такие неуместные сейчас слова заставили меня дернуться вбок, да так, что я чуть не завалился на пол: чтобы устоять, мне пришлось опуститься на колени. Внутри меня, откуда-то из-под сосущего желудка, бурным, отвратительно свежим водоворотом ринулись вверх забытые эмоции, звуки, запахи и ощущения. Еще не понимая, что происходит, я знал, что они несут с собой какое-то страшное откровение, которое тщательно скрывалось моим сознанием много лет, мутную тайну, которая должна была сокрушить мою личность, и, предчувствуя этот удар изнутри, я закрыл глаза и вцепился в волосы пальцами.
Я вспомнил.
* * *
– Я завтра уеду, – сказала Ася.
– Куда? – рассеяно спросил я. Не то, чтобы мне было сильно интересно.
– Домой.
– Зачем?..
– У мамы н-ноги совсем никакие. Надо помочь… с картошкой. И вообще.
Я лениво посмотрел на нее. Вся она была чистенькая, опрятная, скромная. Скучная. Скучным был однотонный шерстяной сарафан с синими пуговками, и целомудренно теплые молочные колготы, обтягивающие пухлые икры, и закрытые туфли с пряжками бабушкиного фасона, и волосы, гладко заколотые в немудрящий узел, и бледное лицо, для которого любая косметика была запретным плодом из-за непременной аллергии. Школьница-заучка на линейке, разве что бантов не хватает. Непорочность, возведенная в занудство. Были времена, когда эта постная невинность будила во мне запретные, порицаемые мной самим, но невыносимо жгучие желания: своего рода либидо, настоянное на родительском умилении. Это работало, пока мы встречались урывками, скрываясь от всех, и закончилось ровно через неделю после того, как мы, в той же обстановке строжайшей и неясной мне тайны, стали вместе снимать квартиру. После наступил тягостный период длиной чуть ли не в год, когда вид любой мало-мальски яркой женщины, встреченной на улице, отзывался во мне уколом ревнивой зависти – непонятно только, к кому. Впрочем, потом появилась Нина… и стало полегче.