– Ася! – по-рыбьи разинул я рот, но не выдавил не звука. Я вдруг понял, что уже всё. Всё закончилось. Бежать, спасать, кричать больше не имело смысла.
…Но это было еще не всё. Я знал, что в этом муторном воспоминании меня ждет еще немало гадких подробностей.
Деревянными, ходульными шагами я заковылял к перевернутой машине, но остановился, чтобы не замочить ноги: вокруг бурно растекалась пенная лужа, от которой – вот незадача! – шел пряный, плотный, вкусный запах. Я увидел гору битого стекла, из которой торчала только одна ступня в туфле с бабушкиной пряжкой – все, что осталось от моей Аси. Из кабины, натужно матерясь, выкарабкивался водитель с перекошенным, разбитым лицом. Я встретился с ним взглядом и тихонько отошел в сторону. Присел на асфальт.
На меня, к счастью, никто не обращал внимания. Вокруг появилось много людей, они бегали, звонили, ругали водителя, который тоже кому-то звонил и размахивал руками, приезжала милиция, и скорая, и может быть даже пожарные, и все это вертелось и мельтешило вокруг меня совершенно беззвучно, словно я смотрел немое кино. А потом крики пробились сквозь кокон из глухой стекловаты, обмотавшей мою голову, и вдруг выяснилось, что Ася еще жива.
Ее увезли – я благоразумно заставил себя отвернуться, чтобы не видеть, как ее распластанное тело достают из-под груды колючих осколков и несут в машину, – но я каким-то чудом сообразил выяснить, куда ее увозят. И механически, без надежд и мыслей, поплелся следом.
Двое суток я, не сходя с места, провел на скамейке рядом с больницей. Это было совершенно бесполезно и жалко – в интенсивную терапию, конечно же, никого не пускали – да и кто я был такой? Не родственник, не муж, просто пыльный и грязный от ночевки на улице хрен с горы. В эту безвременную пору я сошелся со Стасом – до этого Ася никогда нас не знакомила, чего-то стесняясь, но он сам выудил мой номер из телефона, отданного ему вместе с разрезанной сумкой и комом окровавленной одежды. Мы мало тогда общались: он появлялся рядом или звонил раз в день, сухо сообщая, что все без изменений, а потом снова пропадал, решая какие-то вопросы. У меня было острое чувство зависти к нему, потому что он, как мне представлялось, занимается Асиным спасением – ищет специальных врачей, с кем-то о чем-то договаривается, занимает какие-то деньги, а я сижу в отупении в ледяном сквере у реанимации.
Потом я, вроде бы, пришел в себя. Осознал, что здесь ничем не помогаю, вернулся в нашу с Асей квартиру, вымылся, поел, смог худо-бедно поспать, и постепенно стал успокаиваться. Шли дни и ничего нового, страшного, не происходило. Я даже решился сделать уборку, презрев детские суеверия. Аккуратно раскладывая Асины вещи по местам, прикасаясь к ним и чувствуя ее легкий запах, я почти убедил себя в том, что все будет в порядке.