А он всё равно кипятится.
Ну, думаю, неужто от своих смерть примем?
А у меня тогда уже был Орден Славы третьей степени.
И так случись, пришли наградные документы на меня.
Орден Славы второй степени!
На столе у подполковника лежали.
Взял он их и порвал у меня перед носом.
Тем и отделались.
А ведь расстреляли бы нас, как пить дать расстреляли!»
Дед всегда добавлял, что в тот момент совсем не расстроился. Наоборот, обрадовался, что жив остался. «Завтра тебя убьют, и толку с той медальки», – говаривал он. Но уже в мирное время начал жалеть об утраченной награде. Он был уверен, и небезосновательно, что в дополнение к младшей и средней степени получил бы позднее и старшую. А полный Кавалер Ордена Славы приравнивался тогда к Герою Советского Союза. Со всеми, как говорится, вытекающими – персональная пенсия, льготный проезд и прочее.
И действительно, много награждений Орденом Славы I степени производилось уже после войны, в 50-е и 60-е годы. Также в начале шестидесятых деда нашла медаль «За взятие Будапешта», за тяжёлые те бои. Он очень ценил её, как и медаль «За оборону Сталинграда», две медали «За отвагу» и орден Красной Звезды. А дедовский Славы III степени один из его сыновей, по малолетству, проиграл дворовым пацанам в чику.
***
К тридцати пяти годам я обзавёлся своим углом – однушкой в старой панельке. Семью создать не получилось, несмотря на пару-тройку вроде бы серьёзных попыток. Внешность у меня сформировалась неприметная и неопределённо моложавая. Где-то начиная с тридцати лет незнакомые люди отмеряли мне на вид не больше двадцати семи. Впрочем, желающих оценивать мой возраст с каждым годом наблюдалось всё меньше. Я и сам давно уже ничего не ждал от зеркала, сведя его роль к простой индикации небритости. Работал я экономистом в ооошке, занимался подготовкой бюджетов и контролем их исполнения, а для души оставил выжигание, прогулки, книги и старые журналы. Я получился в рифму – среднестатистичным, практичным и тактичным.
По крайней мере, до последнего времени.
***
Мной всё больше овладевала идея поступка. Этот мир в каждый момент соприкосновения с ним пытался сделать меня глупее, злее и порочнее. Он, как бескрайнее болото, окружал со всех сторон. То, что мне было важно и дорого, словно редкие островки, служило опорой под ногами. Как обречённый заяц, я прыгал с одного такого островка на другой, наблюдая наступление трясины. Наверное, рядом метались такие же зверьки, но в безбрежности топи мы не чувствовали присутствия друг друга, а самое главное, не были уверены в прочности чужого клочка земли. Мы отреклись от мелиорации, и торжествующее болото, издавая утробный гнилостный рык, продолжало засасывать нас поодиночке.