– Уйди, прошу тебя, уйди, – прошептал он только и снова повалился на кровать, думая о том, насколько он бессилен, жалок и слаб.
Промучившись ещё несколько часов в постели, Джон всё же встал. Он не мог прекратить думать о том, как отвратительно грубо он поступил с Адель, какое лицо было у неё при этом. Чувство отвращения к себе поднялось в душе юноши; его затошнило от этого, а, может быть, от сотрясения мозга, однако Джон нашёл в себе силы подняться; он вышел из комнаты и, скрестив руки на вздымающейся отрывисто груди, пошёл каяться перед Адель.
Девушка сидела на самом твёрдом в комнате стуле, скрестив аккуратно ноги под собою; она вышивала и была необычайно расстроена. Когда герцог вошёл и откашлялся тихо, она подняла на мгновение нежный взор чистых глаз своих, строго взглянула на Джона, и вернулась к своему спокойному занятию. Мортимер постоял немного на пороге, дожидаясь, что вот-вот Адель обратит на него внимание, но она не отрывалась, упорно не замечая его.
– Ладно, Адель, прости меня, – раскаялся Джон, садясь на край дивана, – можно я буду говорить на русском? – Девушка не отвечала, – Я был не прав, и ты не представляешь, сколько… ладно, вздор. Обижаешься? – вопросил он вновь, помолчав немного. Адель легко качнула головой и отложила пяльцы в сторону.
В глазах её цвета изумруда отразилось былое оживление, она улыбнулась, но только уголками губ и довольно сдержанно отвела взгляд. Посидев немного без движения, она повернулась к герцогу и наклонила немного голову, пытливо поднимая тонкие брови. Неловкая пауза зависла в звенящем воздухе душной комнаты; Джон не имел широкого опыта общения с немыми людьми, потому сейчас он не понимал, чего Адель от него хочет. Девушка вдруг залилась беззвучным, но таким искренним смехом, что Джон невольно улыбнулся, потом она легко поднялась, взяла листок и красивыми, большими буквами написала: «Расскажи мне, Джонатан, что так гложет тебя?», а после перевела взгляд своих умных глаз на герцога и светло улыбнулась. Глядя не её нежное, благородное лицо, Джон почувствовал, что и так невыносимая боль его только усилилась, но он всё же с усилием улыбнулся и потёр озадачено лоб.
– Голова болит ужасно, должно быть, эм, последствие травмы, – изрёк он, не глядя в лицо девушке. Адель доверчиво, как-то по-детски взирая на него, покачала головой и вновь замерла.
Напряжённое молчание прервал Джон, когда не смог больше чувствовать любопытного взгляда графини на себе и знать, что она жаждет задать вопрос, но просто не может сделать этого.
– Ты ведь и так знаешь, не так ли? понять просто хочешь, правда ли то, о чём говорят? – девушка прикусила губу и кивнула, немного зардевшись, – Что ж, я не знаю, какие именно сплетни летают по дворцу, но единственно верно то, что я лишь хочу справедливости для Романовых, – голос его дрогнул, когда он вспомнил лица друзей своих, – Я не хочу сказать, что личного интереса я не имею, не говори, не думай, точнее, но я не хочу смешивать политику и личную жизнь. Однако, – добавил он, помолчав, – я, видимо, не вполне справляюсь с этим, раз по голове-то получил, – Джон болезненно улыбнулся. Адель тоже усмехнулась, но всё же любопытство не покидало её лица. Тогда Джон рассказал ей всю историю знакомства с русскими, начиная со дня приезда Императора российского в Лондон и заканчивая последним письмом от Владимира. Пока герцог рассказывал, Адель сидела так тихо, что казалось, что она вовсе не дышит, пристально глядя в его миндалевидные глаза. Когда Джон рассказывал об Александре, описывал девушку, её внешность, повадки, странные привычки, он забывал, что он в Англии, что он не видел княжну с самого начала войны, сердце его замирало и проваливалось куда-то временами, закрывая глаза, он видел её смоляные очи и золотистые душистые волосы, слышал голос, который срывался и пропадал, когда она прощалась с ним. «Будь осторожен, пожалуйста, хотя бы ты», – попросила она его тогда. Она была так встревожена; образ её навсегда врезался в память герцога.