Джон долго шёл вперёд, не видя, не замечая ничего, а потом, вовсе выбившись из сил, припал к холодной гладкой стене и сполз по ней на пол, чувствуя, что медленно теряет сознание. Только вдруг острый звук лёгкого женского каблука, приближающийся к герцогу, привлёк его внимание, и он удержал наливающиеся свинцом глаза открытыми и устремил свой взор в пока что плохо освещённый угол коридора. Через мгновение давящей на юношу тишины из мрака торопливо маленькими шажками вышла взволнованная, озирающаяся вокруг себя графиня Адель Малоун де Клер, однако, увидев Джона, она просияла и бросилась прямо к нему.
– Георг и тебя послал сюда! – срывающимся голосом несколько агрессивно крикнул Джон, когда вдруг понял, что обратился к девушке на русском, неожиданно для самого себя. Он хотел перевести, но Адель активно качала головой из стороны в сторону, при этом шелковистые волосы её разлетались, словно раздуваемый ветром песок на побережье, – ты…ты говоришь, то есть понимаешь русский? – она кивнула и улыбнулась. Джон видел, чувствовал, что она рада находиться здесь.
Вдруг девушка слегка нахмурилась и, оглянувшись, резким движением отдёрнула находящуюся прямо за спиной Джона гардину.
Мягкий и довольно тусклый свет влился внутрь особняка; коридор показался в другом, более уютном, приятном свете, однако герцог вдруг застонал, закрыл лицо руками и склонил туловище, головою касаясь самого пола. В этот самый момент, ворча на кого-то, отряхивая брюзгливо свой халат, появился доктор Стоунберг и, увидев Джона на полу, вскинул руки, выругался довольно непристойно и так крепко на немецком языке, что Адель вся залилась краской, а если бы могла, то даже и вскрикнула бы, и побежал звать людей, чтобы переместить герцога в покои его.
Наутро Джон проснулся с абсолютно другим настроем. Вместо кипучего рвения вырваться куда-то, чтобы хоть как-то помочь, герцог чувствовал моральную слабость; он стремительно впадал в депрессию. Утром, только раскрыв глаза, Джон увидел за письменным столом в своей комнате Адель, она сидела с подносом, на котором стоял стакан тёплого молока и, конечно, тарелка с порриджем, и ожидала пробуждения герцога, поглядывая то на него, то на часы.
Услышав, видимо, шумный стон, с который раскрыл глаза Джон, она несколько оживилась, привстала со своего места и низко, как любая воспитанная во дворцах Англии дама, поклонилась ему. Нельзя сказать, что Джон не был рад её видеть или что он испытывал хоть какие-то отрицательные чувства к графине де Клер, совсем наоборот; когда герцог видел её, он вспоминал своё детство, проведённое в Лондоне с Адель и другими, вспоминал, как они были близки, как любили разговаривать часами напролёт, а после Адель заболела и уехала из Англии, а после вернулась совсем другой: вечно испуганной, удручённой и совсем немой, и не стало этого общения, и невидимая связь их была разрушена. А сейчас, глядя на неё, находящуюся так близко теперь, он не чувствовал ничего, кроме того одиночества, которое посещало его в далёком прошлом и которое он не смог забыть до сих пор. Адель вся светилась изнутри, подходя торопливо к кровати Джона, однако тот не был столь положительно настроен, чувствуя ничтожность собственной натуры.