В комиссии Владимира принял Моисей Соломонович Урицкий – невысокий, щупленький еврейчик, лет сорока пяти, он долго и молча сначала смотрел на Владимира, как бы пытаясь разгадать его, а потом резко развернулся, махнул жилистой рукою и быстро ушёл, оставляя князя в одиночестве, впрочем, ненадолго. Через несколько мгновений к нему подошёл, широко шагая и размахивая тяжёлыми руками, высокий и широкий мужчина, который, оглядев Владимира с головы до пят, улыбнулся как-то глупо своим слишком большим для лица бледным ртом.
– Пойдём, хэ, – протянул он гулким низким голосом, – я, так, хэ, ска`ать, проведу, – он вновь глупо посмотрел на него, мотнул зачем-то кудрявой головой и повёл князя куда-то вглубь здания. – Мне сказали, хэ, дать вот это, – он двинул по столу Владимиру лист бумаги, когда они оказались в какой-то небольшой комнатке или, лучше сказать, кабинете, – подписать тут, хэ.
Владимир прочитал быстро документ, который, впрочем, оказался довольно оскорбительного содержания.
– Что?! – промолвил Владимир в смятении, – Как это можно понимать?!
– Как обычно понимать, а как ещё? – застрекотал заходящий быстрыми шагами в кабинет товарищ Урицкий; он говорил скоро, превращая слова будто бы в мелкие сколькие шарики, – Вы вот, подумайте, выбор-то имеется: Вы подпишете документ, в котором будет указано, что Вы более не считаете Павла Александровича своим отцом, и немедленно получите свободу; в противном же случае Вам придётся подписать другую бумагу, и это будет означать, что вы отправитесь в ссылку, и подумайте, что умнее, что?
– Да за кого вы меня принимаете?
– За кого? За незаконнорождённого ребёнка. Отчего Вам теперь, так сказать, нести ущерб.
– Давайте документ, – изрёк агрессивно Владимир.
– Вот и славно, – Урицкий быстро встал, приволок ручку и чернила и положил лист бумаги пред самым лицом князя Владимира, – вот и хорошо.
– Да вы что, издеваетесь?! – промолвил Владимир, совсем уж выходя из себя; он порвал лист, лежащий перед ним, – я говорил про документ с согласием на ссылку.
– Конечно, – лицо Урицкого искривилось в злобной ухмылке. Он дождался, пока Владимир подпишет бумагу, после чего сверкнул остро глазами, – четвёртого апреля в шесть часов с Николаевского вокзала отбывает Ваш поезд. Глядите, не опоздайте, – он развернулся и своими мелкими быстрыми шажками ушёл прочь.
Владимир постоял немного, а потом, исполненный ярости, выстрелил взором в кудрявого мужчину и тоже ушёл. «Куда теперь? – подумал князь, немного отдышавшись и успокоившись, пригреваемый бледным петербуржским солнцем, – не могу же я пойти прямо к Александре, что я скажу? «Прости, но отправлюсь в Тобольск один. Меня высылают из Петрограда!», нет. Как это гадко, нет, нет, я так не могу. Пойти к maman? Нет, она меня из дома не выпустит тогда, это не выход, вовсе не выход. Куда же, куда же мне? – князь метался в нерешительности, – я могу пойти… я могу пойти к отцу!» – наконец, решил он и, остановив извозчика, отправился в Царское Село.