-- То земля нашего достопочтенного хана, мой царевич. А добрались мы до Кызлар-туры -- Девичьего городка. Там содержаться знатные девушки из семейств местных мурз и беков. Им запрещено выходить замуж и будут они жить в городке до конца дней своих.
-- Не здесь ли погиб мой отец? -- помолчав, спросил юноша, и две небольшие складки прорезали его широкий лоб, не изборожденный пока отметинами жизненных невзгод.
-- Да, неподалеку отсюда, -- помедлив, кивнул головой Янбакты.
-- Был ли ты в то время с моим отцом?
-- Да, мой царевич, я был рядом с ним и поднял его еще живого с земли.
-- Почему ты никогда не рассказывал мне об этом, сотник? Или, ты думаешь, я не должен отомстить за смерть отца?
-- Мужчина не воюет с женщинами. Это ниже его достоинства. Не пристало и тебе думать о том. Зачем шевелить прах умершего?
Янбакты говорил, не опуская глаз, и они сверкали, как два огонька, на покрытом слоем пыли лице сотника. В них было предупреждение и тревога. Это Мухамед-Кул прочел отчетливо. А хотелось расспросить юз-башу о многом, но рядом гарцевали любопытные до чужих тайн нукеры, подтянувшиеся поближе к ним, и Мухамед-Кул хрипло выкрикнул:
-- Всем спешиться! Привал! Разобраться по сотням. Янбакты назначаю начальником ночной стражи.
Со всех сторон послышались радостные крики и несколько сотен ног глухо застучали по земле. Звон стремян, бряцанье уздечек, конское ржание, запах пота и дыма от запылавшего на берегу первого костра -- как все это знакомо бывалому джигиту, для которого жизнь делится на две половины -- в седле и на земле.
"С седла до рая достать легче", -- шутили старики. -- "По земле зверь пешком ходит, а человек верхом ездит",-- поддакивали бывалые воины.-"Седло, что баба, как залезешь, так и слазить не хочется",-- откликались безусые юнцы.
Следом за боевыми сотнями подошли неторопливые кашевары, передвигающиеся на нескладных повозках со сверкающими медными казанами. Кто-то из шутников огрел плетью казан по широкому боку и тот жалобно отозвался, загудел и умолк.
-- Так ему! Чтоб не отставал, не мешкал! -- закричали воины, почуяв роздых и обильный ужин.-- Жрать охота, а они едва тащатся!
Кашевары лениво переругивались с воинами, устанавливая на треноги пузатые котлы, раскладывая под ними сухие щепки. Лагерь загудел, зашевелился, как муравейник, замелькали озабоченные лица десятников и полусотников, снаряжающих воинов в караул, из леса послышались глухие удары топоров, а табунщики уже гнали расседланных лошадей на пастбище. Воинский лагерь скорее напоминал торговый караван, нежели слаженный организм, каким станут сотни в момент атаки, послушные взмаху руки мен-баши. Сейчас это были просто уставшие люди, радующиеся отдыху и, казалось, забывшие о смерти, навстречу которой отправились в очередной раз.