– Широкий простор для мечты и для жизни, грядущие нам открывают года!
Кто-то, выбравшись и здания, тут же встал в конец «стены». Кто-то из людей… какая-то девочка-подросток, вырвавшись из рук матери, переступила границу «их» и «нас», и они тут же приняли её, хоть половина из них была частью другого мира. Примут ли их остальные когда-нибудь?
Саша вдруг на мгновение замолчала, а когда начала снова, то были уже не русские слова – их гимн теперь звучал на ином, непонятном, но очень красивом языке. Остальные иностранцы подхватили начатое, и Элен тоже, с гораздо большим энтузиазмом, чем прежде. Один мотив слил два языка в одно, и то был не хаос – единство двух миров, соединившихся в песне. И давно соединившихся в Элен.
– Кейт! – Ник тоже бросился через дорогу, подхватил зеленоволосую девушку и оттащил её от «стены», – Не смей!
Пускай. Элен же сказала – это не бегство. Это выживание. Естественный инстинкт.
Снова русский, снова английский, и ещё… ещё другие языки, которых Кира не знал. И девушка, завёрнутая в алый флаг с черной лирой. И… и батюшка, вставший с ними. И испуганные люди, жмущиеся к грязному кирпичу, крадущиеся, защищённые от жестокого мира длинной стеной из живых людей, один за другим покидающие опасную зону.
Их не предупреждали. Какой смысл?
Первый залп не попал ни по кому. Второй положил нескольких с краю. Когда начали стрелять, кто-то побежал прочь, закричав. Элен стояла. Она не оборачивалась, не держала людей, не контролировала ситуацию – просто была среди них. Была тем человеком, кто будет стоять до конца, но никого ни за что не поведет на бойню. С третьим залпом упала часть в центре, но остальные тут же сомкнулись плечами, не оставляя в «стене» дыр. Быстрее бегите, глупые. Долго «стена» не продержится. Кира старался снять лицо каждого – кто знает, может, это всё, что останется от этих людей? А ещё он снимал тех, кто столпился вокруг, стоял и ничего не делал. И людей, которые решились – встали в «стену». Пусть их было немного – они всё-таки были! Стреляете по гражданским? Стреляйте. Кира всё снимет. Саша плакала, вцепившись в руку Элен, сжавшись, отвернув лицо от оружий, чтобы не видеть ту пулю, что рано или поздно пронзит её. Все плакали, после каждого залпа их становилось всё меньше – кто сбегал, а кто падал. Только Элен стояла и пела охрипшим голосом, не дрогнув ни разу, не упав до сих пор, будто пули не долетали, не задевали её. Будто она была защищена. И эта уверенность помогала другим выстоять. Только она и помогала.
Кира, наверное, плакал тоже, но уже не обращал на это внимания. Он привык к своим слезам, привык, что всё время больно и страшно, всё, что он может, то, что нужно от него… нужно казаться простым, казаться уверенным, казаться сильным, как Пегас. Он появился последним, встал на пороге. Взглянул на тех, кто остался от разбежавшейся, уничтоженной «стены», на тех, кто ещё стоял, вцепившись друг в друга и тех, кто лежал у них под ногами. На солдат, что целились в него. Они ждали его, думали, что возьмут здесь, но только сейчас поняли, кто именно перед ними. Не поверили – Кира видел – но почувствовали уже.