– Я… я… как же так, я… Fuckin` Les Misérables! – воскликнула Саша, – My God! Кира! Take it!
Она впихнула ему в руки телефон и побежала к Элен через дорогу, не слушая никого, кто мог бы её остановить… никто не останавливал. Остальные иностранцы, те, кто не был сейчас внутри, с Пегасом, бросились за ней, и Кира не мог остановить их. Они не были его людьми.
Но были людьми Элен. Они пошли за ней, хотя она сказала им не делать этого. Встали рядом, плечом к плечу. Запели тоже, на ломанном русском, с ужасным произношением, но старательно произнося каждое слово, ни одно не упуская.
– Братских народов союз вековой!
Они учили его, да? Раз приехали в Москву доказывать, что можно жить в мире, что их ненужно ненавидеть? Какие же они всё-таки…
– Их сейчас всех перестреляют!
– А они и встали к стене!
– Кира, сделай что-нибудь!
Его пегасовцы, его люди требовали от него… чего? Разве может он что-то сделать? Да, у них нет никакого шанса выжить, кто спорит? Солдаты сейчас получат приказ от командования и перестреляют эту… живую стену. Что может Кира? Он включил камеру и поднял телефон повыше.
– Их мало, – сказал один пегасовец тихо, – за ними не спрячешься.
– Да, – согласился Кира.
– Им… им надо помочь?
–Да, – согласился Кира. И не останавливал его, хотя раньше бы… наверное, каждый имеет право выбирать, ради чего жертвовать жизнью.
Не все пошли к ним, многие остались с Кирой. Но остальные стояли, как один, положив руку на сердце, грудью встречая направленные в их сторону орудия, в гимне воздавая почести стране, которая отказалась от них. И песня их звучала так громко, что, наверное, заполнила собой всю Октябрьскую улицу, перекрыв другие звуки в каждом доме, в каждой квартире. «Вы не сможете игнорировать нас», – будто говорили они, – «Слушайте».
Это то, чего хотела Элен. И то, чего так или иначе добивался Пегас.
Рука быстро затекла и Кира переложил телефон в другую, не собираясь упускать ни одного мгновения. За ними на пороге появился человек и, пригнувшись, тенью проскользнул между живой и каменной стеной. Ему стрельнули вслед, пытаясь не затронуть остальных – промах. Но защита всё ещё не была безупречна. Кира мог бы окликнуть их, образумить, пока не поздно. Кира мог бы… он снимал.
Вечерняя служба закончилась, но даже звон колокола не перекрыл их песни. Едва завидя зрелище, многие прихожане старались как можно быстрее покинуть улицу, но некоторые застывали, не в силах даже отвернуться. Едва ли они понимали, что на самом деле происходит. А гимн закончился и начался снова, непрерывно, соединяя конец с началом, до боли родной, до боли чужой, до сорванных глоток и рыданий, застрявший в груди – искренний.