– И почему? – без особого интереса спросил мужик. Этот, освободившись, наверняка подаст в суд на ни в чем не виноватого хозяина «Крокодила» с требованием возместить моральную компенсацию. Урод. Элен ближе приникла к решетке, почти прижалась к ней лицом, слыша уже, что за поворотом раздаются недовольные голоса и топот ног. Хех. Это за ней.
– Наркотики, – выдохнула она будто бы по секрету, но на деле ее слышал почти каждый в камере, – Бармена поймали на торговле кокаином! Вот всех и проверяют теперь.
Облегчение, вспыхнувшее в глазах Лучей, как рассвет в окне, было высшей наградой, и когда Элен схватили, заломили руки за спину и почти пинками загнали обратно в камеру, угрожая расправой и судом, она даже не смогла придать лицу удрученное выражение.
– И нафига тебе все это? – поразилась Кейт, греющая руки о жестяную кружку, видимо, выданную ей одним из копов. Блондинчик, невольно ставший жертвой их интриг, сидел на другом конце камеры, и наручники на его запястьях холодно сверкали в электрическом тусклом свете.
Вот тебе и равноправие.
– Что именно? – Элен отсалютовала бедному парню такими же наручниками, – Его же не побили, в конце концов.
– Я имею в виду, вообще всё это, – голос Кейт сделался тише, – Солнце, Лучи. Ты могла бы просто оставить их и надеяться на лучшее. Так бы любой поступил.
– Они заслужили знать, что дело не в них.
– Ты не можешь быть ответственна за всё сразу, Элен. Любой, даже самый хороший лидер…
– Про любых, – Элен ухмыльнулась, – Не пишут песен.
– Ты хочешь, чтобы про тебя написали песню? – Кейт, видимо, решила, что подруга окончательно свихнулась. Но Элен только хмыкнула и поудобнее устроилась между развороченных каменных плит в стене, закрывая глаза.
– Конечно хочу, бейби. А кто не хочет?
Дана.
Утро началось в половину шестого для соседки снизу и без четверти шесть – для всех остальных жителей многоэтажки.
– Ненавижу, – простонала Юлька, с головой зарываясь под подушку, но даже это не спасло от пронзительных, нечеловечески громких рыданий, которые, по идее, должны были доноситься откуда-то из-под пола, но на деле раздавались ото всюду: из стен, с потолка, из пасти Кальяна, который – бедняга – всего лишь хотел зевнуть. Даже этого ему сделать не дали, уроды, – Долбанные дети.
– Знаешь… – Дана подняла тяжелую голову, и хотела уже прочесть соседке нотацию о том, что любить детей надо, что они – будущее и т.д., но её прервал другой голос, в более высокой тональности, присоединившийся к первому, как отвратительно звучащая скрипка к сломанному барабану, – ДОЛБАННЫЕ ДЕТИ! ЗАТКНИ ИХ УЖЕ, ТВОЮ МАТЬ!