Я начал заселять дом, который построил для Жоры и его Венеры. Первым делом я перевесил из подземелья в дом постер с женщиной в стрингах, восседающей на новеньких покрышках. Я хорошо помнил ее мистическое поведение и желание обернуться и посмотреть на меня. «Лучше самому контролировать ее голую задницу, – решил я, – чем испуганно ждать, что она там, внизу, что-нибудь придумает. Спустишься как-нибудь в Жорину каморку, а ее нет. Покрышки на месте, а женщина ушла. Вот где ужастик начнётся, с инфарктом миокарда в конце. Нет, уж лучше сначала какое-нибудь венерическое заболевание. Да и, вообще, я ей сразу пообещал, что украду. Правда, пьян я был тогда. Но слово все равно надо держать».
Из подземной лаборатории я собрал пять стульев и понял, что на этом мой уют и закончится. Лестница, спускающаяся прямо с террасы дома к входу в подземелье, была очень удобна. Для привидений и прочих сущностей, поднимающихся из мрака. Но таскать по ней мебель, тем более в одиночку, было немыслимо. Собственно говоря, и мебели то никакой не было. Я претендовал только на стол. Жорину кровать я решил сразу не использовать. А вот холодильник требовал сначала проводов, а уж потом телепортации и элементов волшебства, для его последующего заполнения: палочка (крабовая), нога (куриная), безнадёга (полная). Да и зачем начинающему бомжу холодильник? Но в этом месте я себе врал. Всего за пару предыдущих месяцев я уже понял, что без электричества, хэмингуэйевского свитера как у Саши, книг и тёплой печки я бомжевать отказываюсь. Я люблю, конечно, одиночество, но контролируемое.
Собственно я уже осознал, как здесь оказался. Строя дом для Жоры, я не собирался в нем жить. Но проектировал его под себя – как мне было бы в нем удобно и комфортно. Хуже того, когда началась заварушка с американцами, Иван Макарыч строго настрого запретил его достраивать. А Кукушкин тогда сказал – если сейчас не достроим, потом не дадут. Я раздал все свои деньги в качестве премии работникам, которые тоже знали, что начальник лесхоза запретил, но деньги взяли. И мы достроили.
После этого мы с Иван Макарычем дистанцировались друг от друга. Я, конечно, понял, что он обиделся не на то, что я его ослушался, а на то, что я влез в это со своими деньгами. Это было некрасиво, и я его прекрасно понимаю. А вот он меня? Не знаю. Но оставшись без копейки, я почувствовал себя крайне зависимым. И когда он же предложил мне эту сомнительную работу, я подсознательно сразу согласился. Поэтому ни портфель Светки Зариной, ни юношеские поллюции, и даже номер моего паспорта с пропиской здесь были, конечно, не причем. Жизнь – цепь, а мелочи в ней звенья, последовательность которых изменить уже нельзя.