Сон как рукой сняло, и я даже знал – чьей. Я не верю в оксиморон – ходячие покойники, живые мертвецы или наоборот: живые покойники – ходячие мертвецы. Не верю, но боюсь всех! Все четыре категории. В детстве ещё боялся крышки гроба. Когда в подъезде кто-то умирал, я не знал, как попасть домой. Защитникам детей давно было пора запретить выставлять крышку гроба у входа в подъезд. Возможно, фильмы ужасов закалили современных детей. Однако правила игры тоже изменились. Теперь нужно залезть под крышку гроба и набрать код доступа на домофоне. Вот такой вот путь домой!
Я стал прислушиваться ко всему вместо того, чтобы сразу погрузиться в сон. Я слышал, как старушка возилась за стеной, мыла посуду, прибиралась. Но вскоре и она угомонилась. Скрипнула дверь в комнату и наступила тишина. Потом раздался первый шорох. Анализируя природу его происхождения (может мыши?), я укрылся под одеялом с головой. Выступил холодный пот, видимо пока не от страха, а от пуховой перины и ватного одеяла. Мышей я тоже боюсь. И не только потому, что они отвратительно пахнут или переносят все мыслимые формы заболеваний. От просто выговариваемых зараз: чума, бешенство, туляремия (красивое слово!), энцефалит (от последнего или смерть или слабоумие, я болел, я знаю); до трудно выговариваемых и сложно сочинённых инфекций: стрептобацилез, лептоспироз, токсопароз и геморрагическая лихорадка. У меня перед мышами генетический страх – я усну, а они во сне отгрызут мне ноги. Видимо, в прошлой жизни я был слоном. Я недавно об этом узнал: мыши, объедая чувствительную кожу с пальцев ног слона, лишают его органов осязания. А не чувствуя ног никто не может ходить. Вот так вот: убей мыша – спаси героя!
С такой бравурной мыслью, я извлёк свою голову из-под одеяла. Голова осмотрелась и обнаружила небольшое квадратное отверстие в стене, как раз напротив кровати. Обычно такие выпилы оставляют в срубах в местах, где впоследствии планируется вырезать полноценное окно. У Агафьи Ивановны под размер был вставлен кусочек стекла и закреплён с двух сторон несколькими ржавыми гвоздиками. Такое же отверстие было, видимо, в торцевой стене комнаты – узкая лунная дорожка пролегала вдоль моей кровати, и квадрат окна проецировался на дверь. Я понял – любая мушка дрозофила, попавший в этот проектор покажется мне чудовищем и напугает меня до смерти. Надо прикрыть этот кинематограф немедленно. Я воссоединился со своей головой, и мы втроём стали пробираться к дальнему окну. Третьей была подушка, в качестве орудия насилия. Конечно, она была против, но её мнение никого не интересовало. Тем более подушка была чужая. Труднее всех было мне – пробираться среди банок, вёдер, кастрюль, коромысел, пыльных валенок и прочей рухляди. Так всегда и бывает – почти не сломано, а выкинуть жалко. Каждый шаг давался с трудом – с одной цыпочки надо было перешагнуть на другую цыпочку, предварительно высмотрев необходимый плацдарм для следующей цыпочки. И все это в царстве паутины, пыли и мышиных какашек. Вот уж точно, больная голова ногам покоя не даёт. Наконец, все участники движения доцыкали до стены, и я, сжимая подушку двумя руками, приготовился заткнуть ею амбразуру окна. Но меня опередили – чёрная морда, со светящимися красными глазами, прильнула с той стороны стекла. Обратный путь под одеяло я проделал молниеносно. «Эх, не успела, – подумал я про подушку, – ну ничего, без неё даже полезнее, говорят, что двойной подбородок не образуется».