Елизавета Петровна стояла у большого зеркала, окруженная многочисленными фрейлинами, восхищенно глядящими на нее и восторженно причмокивающими яркими, сочными губками. Шла обязательная перед выездом в Царское Село примерка новых платьев, и к государыне на этот случай допускались все ее ближние дамы, чтоб они могли видеть, какой покрой и цвет ныне в моде, пришелся по душе императрице и соответственно затем шить себе подобное в подражание и почитание великодержавной правительницы, которая прежде всего была женщиной, наделенной чудной фигурой и обаянием, желающей нравиться мужчинам и всем подданным. А уже с нарядов придворных фрейлин кроились и шились платья прочих столичных дам, что не могли даже мечтать быть допущенными во внутренние покои государыни, но не хотели хоть в чем-то отступать и отличаться от новой моды и, как государственную тайну, передавали узнанное шепотком, забежавшим к ним ненадолго знакомым, желающим осведомиться о длине и цвете платьев нынешнего сезона, и о том, в чем была вчера императрица и какая лента опоясывала ее, был ли разрез на рукаве, и какого размера и цвета банты должны помещаться на плечиках или груди, приспущены или забраны должны быть складки на шлейфе, обнажены ли локти...
Все эти сладостные сборы, приготовления окончательно кружили головы столичным дамам, их мужьям, возлюбленным, и все надолго забывали о войнах, государственных делах. Главное, что сумели пережить еще одну, как всегда трудную и студеную, зиму, окунулись с головой в новые хлопоты, а значит, жизнь продолжается, идет, бурлит, плещется, и каждый новый день несет радость, негу и усладу душе. И жизнь, ни с чем не сравнимая, чудная жизнь шла, кипела на столичных улицах, а вслед за столицей оживала, просыпалась и вся огромная страна, называемая Россией. И главным механизмом, тонким и сложным, легко ранимым и непредсказуемым, закручивающим весь тяжелый и плохо отлаженный быт и устройство великой страны, оставался царский двор.
Экипаж императрицы, запряженный шестерней подобранных в масть гнедых лошадей, промчался по петербуржским улицам, громыхая на булыжных мостовых и, чуть наклонившись на повороте, выскочил на прямую наезженную дорогу в Царское Село. Императрица сидела, слегка откинувшись на розовые атласные подушки лицом по ходу, а напротив нее, полуобернувшись, расположился Алексей Григорьевич Разумовский, положивший одну руку на кожаную подушку, а второй сжимал костяной набалдашник тонкой, оправленной в серебро трости. Следом за ними, по краю дороги, скакали гайдуки в темно-красных кафтанах, казавшихся издали бутонами распустившихся невиданных цветов на фоне редкого зеленеющего леса. Еще дальше покачивались экипажи, кареты и рыдваны камер-лакеев, гоффурьеров, камер-пажей и просто близких к императрице людей, кому предложено было ехать в летнюю резиденцию вместе с двором.