– Это никогда не делалось, только и всего, ведь так? Но я очень удивлен, что задача скульптора в таком великом государстве, как Египет, сводится к такому минимуму, меньше которого только полное отсутствие мастерства, что восполняется надписями на скульптуре, дабы люди поняли, кто изображен.
– Тотмий, как ты смеешь?! – губы египтянина дрогнули. – Ты все перевернул с ног на голову!
– Я жалею, что начал этот разговор. Надо вернуться к учебе. Мастер, ты обещал, что научишь меня работать с красками…
Египтянин резко глянул на иноземца и сказал:
– По-моему. Мне не стоит утруждать тебя, поскольку это тоже находится за пределами твоего понимания. Мы зря потратим время. Я не смогу научить тебя тому, что ты уже заранее отвергаешь, над чем насмехаешься и богохульствуешь. Да, ты житель других земель, тебе не надо знать наших законов, они противоречат каким-то твоим представлениям об искусстве! Но поверь мне, несчастный, тебе не стать скульптором в стране, чьи нормы ты не желаешь признавать! Я сожалею, что такой дар, как у тебя, не найдет себе применения только из-за упрямства того, кому дано так много! – Махрос умолк, отвернувшись от Тотмия.
Некоторое время оба молчали.
Молодой человек приходил в себя после небольшого замешательства, вызванного неожиданной откровенностью египтянина, и первый нарушил тишину:
– Прости меня, досточтимый мастер. Я, наверное, и вправду глуп, но и ты должен понять меня. Объясни же, какими последствиями грозит ваятелю несоблюдение ваших вековых законов?
Махрос молчал, отвернувшись от Тотмия.
– Мастер, я спрашиваю тебя, человека немолодого и умудренного жизненным опытом, чего боишься ты, когда говоришь мне о законах твоей страны? Кары богов? Преследования жрецами? Чего?
Египтянин медленно повернулся к говорившему.
– Если боишься ты, то почему и я должен испугаться вместе с тобой? – спросил Тотмий.
Их взгляды встретились.
Молодой человек ждал ответа, не смущаясь и не отводя глаз. Махрос думал о чем-то своем, изучая лицо иноземца.
Наконец он сказал:
– Я не знаю, откуда ты здесь взялся, но раз уж пребываешь при дворе, ты должен стать египтянином. У нас заведено подчиняться обычаям предков, и раз это принято, я подчиняюсь им. Я ничего не боюсь, потому что знаю свой путь. И я не сверну с этого пути. Я не считаю себя вправе вдыхать жизнь в статую. Это удел богов. И также никому не позволю надругательство над богами, кем бы ни был тот, кто осмелится пуститься на это. Я поклоняюсь своему богу, давшему мне жизнь, и я буду верен ему до конца.
Воцарилось молчание.
Египтянин стоял с гордо поднятой головой, со взором, устремленным в вечность, и воплощал собой то искусство, чьим ревностным защитником был. Тотмий смотрел на мастера снизу вверх, сидя на скамейке, и невольная улыбка начинала ползти по его губам.