В его голосе было столько страсти и силы, что архитектор мгновенно оробел:
– Я…
– Египет нуждается в глотке живой воды, способной исцелить тело несчастной, истерзанной внутренними болезнями, страны. Помоги же мне исполнить мой замысел! – боль и отчаянье читались в глазах Амонхотепа IV.
– Но я…
– Послушай же, досточтимый! – фараон медленно встал и грозно уставился на Паренеффера. – Если ты забываешь, кто перед тобой, я напомню. Ты сомневаешься в том, о чем я просил тебя?
– Нет, я… – архитектор тоже медленно поднялся со своего места.
– Если это так, тогда мне придется применить силу. Так слушай же, досточтимый Паренеффер, – тот в испуге замер. – С завтрашнего дня ты приступишь к строительству храма в Ипет-Исуте и закончишь его ровно через год, день в день! А если ты вновь подвергнешь сомнению мою волю, тебе придется расстаться с должностью главного архитектора.
– Прости меня, о божественный! – воскликнул Паренеффер, когда, наконец, возникла возможность вставить слово. – Я не подвергал сомнению просьбу божественного повелителя! Я готов выполнить любое приказание моего фараона!
– Хорошо, – немного помолчав, отвечал Амонхотеп. – Я верю твоему раскаянью. Иди работай. Когда будет готов план храма, я хочу на него взглянуть.
– В тот же миг я принесу его тебе, о божественный! – поспешно воскликнул Паренеффер.
– Да, да, – машинально сказал Амонхотеп и уже не смотрел в сторону своего главного архитектора, который в это время задом пятился к двери, беспрерывно кланяясь и виновато улыбаясь.
Фараон с тоской размышлял о том, что на пути к своей цели постепенно будет терять тех, кому симпатизировал и считал самыми преданными людьми, как только что разочаровался в своем главном архитекторе. Но он понимал, что единомышленники, обретенные на этом тяжелом пути, будут идти за ним до конца; и от этой мысли отступила боль, весь день тисками сжимавшая его сердце.