Воин ждал.
– Повинуюсь слову владыки, – с легким поклоном ответил скульптор и проследовал за солдатом.
Кот же с умиротворенным видом вспрыгнул на скамейку и с удовольствием стал вылизываться.
Тотмия ввели с большой золоченый зал, в глубине которого на сверкающем высоком троне восседал фараон Египта. Слуга, сопровождавший скульптора, удалился, закрыв после себя дверь, и молодой человек остался наедине с владыкой среди великолепия сияющего зала.
– Подойди, – приказал низким голосом Амонхотеп IV.
Тотмий исполнил требование так усердно, что оказался от повелителя на расстоянии вытянутой руки.
Фараон не мог не заметить этого, но не подал вида, что задет поведением чужеземца, и бесстрастно произнес:
– Знаешь ли ты, зачем я велел явиться ко мне?
Тотмий выдержал его немигающий взгляд и с поклоном отвечал:
– Я могу об этом только гадать, о божественный, – при этом глаза скульптора спокойно и гордо взирали на повелителя.
Такое поведение не оставило фараона равнодушным, но вызвало не гнев, а симпатию к дерзкому ваятелю.
– Я удивлен тому, как скоро ты потерял смирение и вызвался поучать людей, несравненно более мудрых и почитаемых, чем ты, – оставаясь непроницаемым и величественным, начал Амонхотеп IV. –Ты забыл, кто ты и каковы законы моей страны?
– Я всю помню, о божественный, – без трепета вновь поклонился Тотмий.
– И, между тем, смеешь вступать в спор с государственным человеком, давая ему советы и тем самым оскорбив его до глубины сердца?
– О божественный… – попытался объясниться скульптор, но фараон настойчиво продолжал:
– Возмущенный Хоремхеб просит помощи у меня, ибо только моя власть еще почитаема тобою. Все остальное ты презрел. Знаешь ли, какую кару ты на себя насылаешь своим невежеством?
– Выслушай меня, о божественный!
– Я дам тебе слово, но пока ответь мне, знаешь ли ты наказание за собственную дерзость?
– Нет, о божественный, я не знаю этого, – Тотмий казался удивительно спокойным, точно речь шла не о нем, а о незнакомом ему человеке.
Фараон мгновение помедлил и грозно произнес:
– Так знай же, твой проступок карается смертью, и это не самое страшное для тебя, – он остановился, буравя взглядом лицо Тотмия, но никакого испуга или волнения не смог на нем отыскать и спросил. – Ты не обеспокоен собственной участью? Тебя ничто не пугает?
– Ты позволишь мне говорить, о божественный? – Твердым голосом осведомился молодой человек.
– Если это поможет тебе, – ответил фараон, не спуская глаз со скульптора.
– Я всегда считал, о божественный, – начал тот. – Что каждый человек – фараон самому себе. Он распоряжается своими чувствами, мыслями и действиями, он всегда отдает себе отчет в том или ином деле, особенно если это касается того, в чем он хорошо осведомлен… Разве ты позволишь какому-то чужому властителю давать тебе совет, как управлять твоей страной? Разве ты сдашься без боя, даже если будешь знать, что этот бой для тебя окажется смертельным? И разве будешь прав, давая советы другим царям?