«Я сегодня же уеду отсюда, – наконец, пришла ему в голову спасительная мысль, – вернусь в отель, зарегистрирую билет на ближайший рейс, вызову такси… сколько можно издеваться надо мной? Сколько можно делать мне больно, сколько можно играть на моих чувствах? Если я не умею красиво страдать, это не значит, что я ничего не чувствую… я просто уеду. И мне плевать, что будет с Иваном, и его ролью, и его показом, и фотографиями – мне плевать, плевать, я не нанимался ему в няньки, я не готов тащить на себе его постоянные рефлексии, я для этого не гожусь, это непосильная для меня ноша… у него все – просто слова, пустые слова, за которыми ничего нет, одна словесная шелуха… я устал. Я уеду. Сегодня же уеду…» – а сам все шел, шел, шел вперед, и никак не мог остановиться.
Наконец, залы почти опустели, бабушки-смотрительницы принялись вежливо теснить редких оставшихся посетителей к дверям, и Андре понял – все, музей закрывается. Пришла пора возвращаться в отель… и делать то, что он задумал: спасаться бегством.
На улице было жемчужно-серо, хотя фонари уже горели.
«Ах да, скоро наступят белые ночи!» – как-то отстраненно подумал Андре, кутаясь в свою куртку. Он повернул с площади на Невский и медленно двинулся по правой стороне, стараясь не пропустить поворот на свою улицу. Несмотря на те две небольшие прогулки с Иваном, он так и не запомнил Петербург – помнил коней Клодта на мостике, помнил Казанский собор, помнил Спаса на крови, знал, что если идти по Невскому, то рано или поздно придешь к Эрмитажу – но вот ориентироваться так и не научился.
«Я так и не узнал Петербурга, – с грустью подумал он, – так и не увидел, как разводят мосты. Так и не прокатился на речном трамвайчике по каналам. Все, что я делал в этом городе – это сначала бездарно влюбился, а теперь испытываю тупую и глухую боль. Стоило ли ради этого приезжать сюда, тратить свой перерыв между показами, которого у меня не было уже года два? Поехал бы в Лос Анджелес, полежал бы на пляже Лонг Бич, надвинув на глаза соломенную шляпу и потягивая сок со льдом… вместо этого я хожу здесь, по этому неприютному северному городу, равнодушному ко мне, спокойному и неяркому, и совершенно не представляю, как теперь жить дальше… с этой измятой, пожеванной и выплюнутой душой. С данной мне – и тут же отобранной надеждой. С напоминанием, что я – моральный урод, ненормальный человек, который не имеет права любить, не имеет права хотеть счастья…»
Впереди мелькнул Исаакий – а значит, рядом с ним отель. Андре не ошибся, вспомнил и пришел правильно. Едва передвигая ноги, парень поднялся в свой номер, сбросил куртку, перешагнул через джинсы и включил воду в ванной. На столе в комнате лежал его отключенный телефон, и Андре долго стоял перед ним, не решаясь нажать на кнопку.