Пытаясь точнее выразить сокровенное, она то и дело переходила с казахского на русский, выстраивая суть выверено-точным синтезом слов двух языков:
– У русских семей есть чему поучиться. Они соединяют кости близких одной могилой. Я не знаю, хорошо это или не очень, может быть, и не очень…
Она задумалась, после чего продолжила:
– Получается, будто кости сваливают в одну яму. Но кладбище и могила – не яма. Кладбище и могила – последнее пристанище человека. Они освящены молитвой. Я думаю…
И снова заплакала.
Успокоившись, закончила:
– Думаю, отец принял бы меня. Он бы не обиделся, и чуток подвинулся, если лягу рядом. Костям не нужно много места: я ведь обниму его.
И, снова вздохнув, поправилась и уточнила:
– Не его обниму… Не его, сынок. Его кости обниму, его кости…
Я удивился: уход отца не оставил мать без надежды.
Более того, она видела возможность качественно иного слияния с ним.
Ее мысли, видимо, не раз посещали непознанные мною сферы.
Но ставила она такую задачу, к решению которой я пока не готов.
Мать снова задумалась.
Прервала молчание вопросом:
– Знаешь, как отец хотел дожить до юбилея Победы?.. Братья говорили?
Я кивнул, но было очевидно: она скажет то, чего не говорил никто.
И она сказала:
– Он умолял Создателя дать ему увидеть парад Победы. Так упрашивал Его!..
И, вся выпрямившись, гордо произнесла:
– И увидел, увидел!..
Загибая пальцы, тихо, порой переходя на шепот, стала считать:
– Дявяносто шестой, девяносто седьмой, девяносто восьмой, девяносто девятый… Четыре года. На четыре года пережил свое ожидание мой победитель. На четыре… До этого четыре года ждал свой парад. Ждал, ждал, ждал и – дождался. Четыре и четыре – восемь. Не зря как-то сказал: «Я, мать, был участником одной войны, и еще две пережил, но из этой жизни уйду победителем».
Переведя дыхание, тихо-тихо прошептала:
– Увидел отец свои святые знамена на святой площади, увидел… Выплакал свои слезы счастья, выплакал… Как же мало нужно человеку! Всего-то ничего – только бы его не обманывали.
– Сынок!
Мать смотрела очень внимательно, не зная, говорить или нет.
И призналась:
– Я не видела слез своего мужа, ни разочка не видела, и вот – довелось.
Обмакнув скомканным носовым платком глаза, снова призналась:
– Смотрит парад и – плачет. Не в голос, как мы, бабы, а тихо-тихо, будто стесняется, а слезы-то по щекам текут. Я тогда кое-что поняла…
Мать надолго умолкла.
После чего совсем тихо прошептала:
– Страшно, когда плачет мужчина. Так страшно, сынок…
Глубоко вздохнув, продолжила:
– Если плачет мужчина, значит, человеку не помочь. Ничем. И я сама заплакала.