– Тайна Пути благодати для нас семечки?.. – сыронизировал я.
– Не ерничай, – поморщился волк.
То, что сказал после, выбило из-под ног почву.
Опустив глаза, волк ткнулся прохладным комочком носа в мое колено, и признался:
– Я, брат, ухожу.
Отвечая на немой вопрос, пояснил:
– Спасибо: я досмотрел свой сон. Ты же знаешь: мне надо спеть песню своей любви.
И, снимая все вопросы, обозначил бесповоротность решения:
– Пора. Труба зовет.
И ушел.
Ушел.
А дверь – не шелохнулась.
И произошло очень важное изменение.
Начало ему положил исход вязкой, тягучей, плотной и постоянной усталости.
Но не было облегчения в убывании того – неприятно-долгого – ощущения.
Усталость сменялась не менее неприятной доминантой утраты.
Утрата смяла, задавила меня.
…Я видел в зеркале свое отражение с полуудивленным выражением ожидания готового, но пока неполученного ответа.
Ответ, несмотря на то, что был скрыт, одним своим наличием намекал – будущее теряет анонимность, становится все более и более узнаваемым, и предвосхищение именно узнаваемого одарило меня обретением устойчивой, спокойной и чуткой прохлады, когда вскрикнул, бреясь, от колко-острой, проникающей боли пореза.
И снова поймал затылком тот, – метафизический, – взгляд.
Обернулся.
Волк.
– Извини, сказав «ухожу», я не сказал «вернусь», – виновато произнес он.
Уловив непонимание, пояснил причину возвращения:
– Спел, кому надо, песню моей любви и – вернулся.
Видя, что снова не понят, произнес, едва скрывая раздражение:
– Я, голова два уха, вернулся, чтобы ты не потерял, а обрел себя.
И вошел в контекст суждений, высказанных перед уходом:
– Прощание – нелегкая работа: только прощаясь и понимаешь утрату радости. Еще больше понимаешь ее утраченность, возвращаясь к тому, от чего никак не уйти.
Чуть печально улыбаясь, бесстрастно заметил:
– А ты здорово порезался.
И, не меняя тона, констатировал:
– Не удивительно, не удивительно…
Вздохнув, все также ровно и спокойно продолжил:
– Жить в эпоху разрыхленности границ значения смысла основных понятий – жить, испытывая постоянную боль. Да, боль убедительный аргумент проявления жизни, но, если она – боль – становится неизменной и при том не пересматриваются подлинные причины ее зарождения, жизнь становится невыносимой. Впрочем, и это не удивительно. Удивительнее другое: чем невыносимее жизнь, тем больше стремится человек к постижению непростого, очень текучего, как он сам, смысла гармонии, или, если хочешь, – красоты; чем невыносимее жизнь, тем больше трансформирует человек свою боль в ее же загадочную разновидность – тоску, но даже трансформация редко меняет сути боли, и она как была, так и остается не столько сильным, сколько опасным ощущением, направленным на избавление в первую очередь от ощущения самой боли, а не ее причин, что и приводит к отчаянию, мешая видеть ресурсы спасительного. Не огорчайся: очарованный прелестью тоски, избежав ее опасную близость с отчаянием, ты остался спокойным и чутким, и понял: гармония или красота не терпит поражения, никуда не уходит, не исчезает, а просто оставляет тех, кто ее недостоин и находит свою неистребимость в подлинной, а не мнимой чистоте чувств, помыслов и действ человека. Дыши глубже!..