– Мы просто были соседями!.. – перебила я.
– Ты с детства, дрянь двуличная, была в него влюблена! Знаешь, каково это? Такое выслушивать после всех твоих клятв?
– А мне каково? Учитывая, как он со мной обращается?
– Как он с тобой обращается?! В любви тебе объясняется, как напьется?
– Он издевался и ты прекрасно все понял!
– «Издевался», – Макс хмыкнул, щелчком достал сигарету и слегка приоткрыл окно. – За этот изощренный садизм его и прозвали Гестапо… Ты охренела, нет?
Он выглянул во двор с таким видом, словно вокруг стояли вражеские войска. Мощные плечи чернели на фоне ослепительно голубого неба. Цепь на шее сверкала, как змея, глотающая собственный хвост.
– Я каждый шорох из вашей квартиры слышу, – проговорил он глухо и безразлично. – А Кан вчера так орал, что его даже в «Пуле» слышали. И ты мне дальше будешь сказки рассказывать?
Я глубоко вздохнула. Проклятые стены были не из картона; из туалетной бумаги!
– Слышал бы ты, что мы из твоей квартиры все время слышим.
– А ты вой громче, чтоб заглушить!
Ярость стала невыносимой. Он слышал, как я реву? Макс обернулся. В глазах полыхал огонь.
– Я хочу знать правду.
Правду…
Кан тоже ее хотел.
– Нам надо поговорить, – сказал Дима, когда я вышла из ванной, в надежде, что он уже поел и ушел. – Садись. Кофе будешь?
Польщенная, я присела. Надо же! Такой авторитетный парниша, а держится совсем как простой человек.
– Будешь или нет?!
Я кивнула, держась за съезжающий тюрбан из банного полотенца. Дима слегка успокоился. Пока он готовил кофе, – кофеварка была корейская и он знал, как с ней обращаться, – я взволнованно грызла костяшки пальцев, не в силах перестать рассматривать его спину, плечи и красивую круглую задницу, как у футболиста.
В голове звучали намеки Жанны Валерьевны. Ее вопросы о нем…
– А теперь, – Дима, поставил передо мной чашку кофе, – давай начнем все сначала. Не хочешь поговорить о том, что произошло?
Я обняла чашку ладонями, не смея поднять на него глаза.
– О чем ты?
– О том, что случилось…
– Я просто хотела спросить про Скотта, – я не закончила: Дима навалился ладонями на громко скрипнувший стол и подался ко мне так резко, что я отшатнулась резвее, чем черт от ладана.
От его горлового рыка, мой кофе подернулся коркой льда. Я напряглась, пытаясь понять, что снова не так сказала. Ирка была права: вблизи он пугал. Пугал до мурашек. Мой язык примерз к горлу.
– Ты, блядь, можешь хотя бы три минуты подряд не упоминать своего ебаря?! – проревел Кан с такой ненавистью, что я вспотела. – Я говорю про нас с тобой!..
Мое сердце выполнило сложный кульбит и мертвой уткой рухнуло на кишечник. Живот скрутило. Густо, как наяву, запахло грозой и летом: раскаленным асфальтом; душистой, омытой ливнем травой. Я вспомнила кисельно-серые сумерки, дрожь в ногах, кожаный диван в его кабинете… Свое волнение, свою боль, его напор и запах алкоголя в его дыхании.