– Убью! – взревела мать, и вцепилась дочери в волосы. Яна орала как резаная – не от того, что было так уж больно, но так уж полагалось по сценарию, она знала наверняка, что мать остынет только тогда, когда она, Яна, окажется полностью поверженной. И она старалась вовсю – громко кричала, всхлипывала и подвывала, просила прощения и обещала.
Мать била ее тогда долго – в ход в этот раз был пущен шланг от стиральной машинки. Бил он хоть и не так хлестко, как скакалка, но мощно.
Через пару дней мать в ее лучшем рабочем костюме и новых туфлях уже заполняла в регистратуре женской консультации бумажки. Притихшая и вялая от тошноты и ругани, Яна стояла там же, привалившись к стене. В последние дни ей пришлось действительно тяжко, но последней каплей стал унизительный подзатыльник от отца, который она получила накануне вечером после ужина. Так, никогда не поднимавший на нее руку, отец, разгоряченный материнскими воплями, вдруг коротко и резко врезал Яне по голове. От неожиданности она втянула голову в плечи, да так и застыла, и на какое-то мгновение ей показалось, что все это происходит вовсе не с ней, и не горят у нее распухшие от шланга ноги, не звенит в ушах от боли и унижения после отцовского предательства, а в животе ее не сидит упрямым маленьким демоном непрошенный ребенок.
– В понедельник в восемь тридцать, – бросила ей мать маленькую серую бумажку. Домой добрались молча, а чуть позднее Яна, которая безвылазно сидела в своей комнате, снова услышала знакомое начало концерта.
– Нет, это ж надо такой позор на мою голову, а? – разорялась та, и все это сопровождалось звоном и грохотом очередной битой тарелки. Когда разъяренная мать, оглядываясь по сторонам в поисках орудия, ворвалась к ней в комнату, она лишь свернулась на своей кровати, инстинктивно прикрыв коленями живот.
Идти на аборт было страшно. Яна совсем не представляла себе, что и как будет происходить, а в голове ее одна за другой мелькали картинки: стерильно-белая операционная, матово блестящие инструменты, напоминающие орудия пыток, строгий, осуждающий взгляд пожилого доктора, похожего на Айболита.
Действительность оказалась совсем другой. Вместо стерильных кафельных стен она увидела темный, крашеный в унылый зеленый цвет коридор и длинную очередь из женщин – одни сидели на стульях, другие, которым стульев не хватило, стояли вдоль стен. Одетая в свою самую “взрослую” одежду, бежевую материну водолазку и юбку-шотландку, с гладко убранными волосами, Яна все же опять почувствовала себя самозванкой.
– У меня талон на восемь тридцать, – набравшись смелости, громко обратилась она ко всем и никому.