Сдавать пленных мне тоже некуда. И лишних людей с ними в тыл отправлять никакой охоты, у меня каждый боец на счету. После короткого допроса (а подробный устраивать некому, немецкий толком никто не знает), устроенного с помощью специального военного русско-немецкого разговорника, мы их расстреляли возле танка. По-подлому, в живот, как они наших. Насладившись их муками я добил всех выстрелами в голову, чтоб сэкономить время, и обратил свой взор на толстого. Он упал на колени и что-то стал лепетать по–немецки, видать умолял его оставить в живых. А я стою, не знаю, что делать. И жалко его, бедолагу, и девать его некуда. Не отпускать же. А он вдруг увидел трофейный аккордеон и обрадовался, начал руками разводить, будто меха надувать, пальцами перебирать, типа музыкант он, может нас развлекать.
– Ну, давай, – говорю. – Сыграй, посмотрим, что ты за Штраус!
– Штраус! Штраус! Я-я! – обрадовался немец, кивая головой и раскрывая кофр.
Взял инструмент, накинул ремни на плечи, да как начал наяривать! Жалко дам тут нет, хоть друг друга на вальс приглашай! Ребята столпились вокруг, стоят, улыбаются. Ну надо же, собственным артистом обзавелись! Ну как такого в расход пускать? Рука не поднимется!
Ладно, говорю, сдерите с него все лычки и знаки различия. Ремень наш дайте, со звездой. Пусть пока с нами поживёт, а там видно будет. Пристроили его к повару в помощники, сбежит – ну и хрен с ним. Только он сбегать и не думал, чистит картошку, дрова колет, всякие мелкие поручения выполняет. Не знаю, на каком языке они там с ним общались, но он всё понимал и, что от него требовалось, старательно выполнял. Уже через неделю все к нему привыкли.
– Ты Штрауса не видел?
– Да вон он там, за сараем дрова пилит с Серёгой!
У посторонних он особого интереса не вызывал, дело в том, что мы все поизносились сильно к тому времени, подвоза одежды не было, поэтому многие ходили в чём попало, кто в немецком кителе, кто вообще в гражданке. Я, например, в кожаной куртке, под ней женская шерстяная кофта, на голове кубанка. А ведь я командир! Что же про остальных говорить!
По вечерам, в перерывах между боями, он иногда по нашей просьбе развлекал нас игрой на аккордеоне, иногда подыгрывал нам, когда нас после полкружки спирта тянуло попеть.
Слух о нём, как ни странно, до комбата не дошёл. Я пригрозил телефонистам (а они-то и были основными разносчиками новостей и слухов), чтоб не болтали, иначе из своего блиндажа спать на улицу выгоню, и они молчали.
Война шла к завершению, мы быстро двигались вперёд через Польшу, в одном городке заночевали прямо во дворе возле танка, было тепло и сухо, набросали соломы, выставили часового и улеглись все в кучу. Раз в 2 часа часовой пинает кого-нибудь, суёт ему автомат и сам спать заваливается. Не знаю, как уж так вышло, но в ту ночь Штраус спал с нами. И вот очередной часовой, не разобравшись в темноте, будит его, суёт ему в руки оружие и падает на его место. Гордый оказанным доверием, немец ходил по двору вперёд-назад до самого рассвета, а утром увидел через забор, что в расположение роты комбат с ординарцем на трофейном мотоцикле с коляской едут. До этого он много раз слышал, как все его побаиваются, и если комбат узнает, что они тут немца пригрели, то всем достанется, а его, Штрауса, на сборный пункт придётся отправить. В ужасе он бросился к спящим танкистам: «Комбат! Комбат!» Все повскакивали с земли на ноги, на ходу приводя себя в порядок. Появляется во дворе комбат, видит немца с автоматом на груди, ноги в разные стороны, даже испугался сначала, но быстро собой овладел.