Вновь тихонечко повернул глаза к небу. Я всегда мечтал однажды отречься от мирской суеты и долго-долго смотреть на звезды. Неужели для того, чтобы мечта исполнилась, мне нужно упасть со скалы и лежать окованным ползучим гадом?
Смотрел на небо. Забыл про змею. Тем более, что она перестала быть холодной и постепенно сравняла температуру своего тела с моим. В конце концов, спроси меня, пока она не зашевелилась, рядом она или незаметно исчезла (совершенно одно и то же), я бы без подглядки не смог ответить.
И вот она обозначилась, я удивился ее присутствию и вновь пробежал по всем оттенкам страха. Подумал: сейчас уйдет или укусит. Но змея вытянулась вдоль руки. Мы смотрели друг другу глаза в глаза. Под яркими звездами я все видел. Моя шея была в доступности одного рывка для нее, она не двигалась, смотрела. Я понял, что из нас двоих выбор совершает она. Более того, я почувствовал, как она держит мой образ в своем сознании. Потом она дрогнула, остатки кольца разжались, и она ушла прочь.
Я вспомнил о Боге. Подумал, что Он чудом Своим меня спас. Или это был не Бог? Или это не чудо, а случайная удача? Я ничего уже не понимал. Встал и побрел к городу.
ЭЙВАЗ
Не отрекаются любя.
В. М. Тушнова
Рассветало, я шел в Иерусалим. Чувствовал себя смятым. Может, было плохо после падения, может, плохо просто так, от всего
От всего – это когда вроде бы ни от чего конкретного, даже повода порой нет, а как захлестнет, и ты уже ничего не способен сделать. Можно что-то изменить, когда враг известен. А когда нет врага, когда враг – все, и враг – ты сам, и враг – все лучшее, что есть в тебе или что бывало с тобой… Больше нет мечей, остались только раны; нет ядер – одна лишь черная дыра.
И все же, после крушения мне легче. Как если бы с меня сдуло пыль или после грозы дышать стало посвежее, хотя сил не прибавилось ни на грамм.
Я шел и не знал, куда себя деть. Сына Марьям казнили, наверное. Могли бы прерваться из-за землетрясения, но поздновато Господь послал миру разрушения. Часа бы на три раньше, и возможно, его жизнь была бы спасена. Хотя, после того, что сделал стражник… Если бы да кабы – история не терпит сослагательного наклонения. История терпит только то, что есть.
Правда, это же я сужу, что нечто есть. Для кого-то другого этого «нечта», может, и нет. Это я – или кто-то другой – определяю, нет, присваиваю существование тому или иному предмету, попавшему в поле моего зрения. И что же? Все «кабы» есть в моем сознании. Разве можно говорить, что они не существуют? Существуют! Просто для меня одного. Или еще и для тех, с кем я поделюсь новостью об их существовании. Для меня одного и иначе, чем то, что существует для многих. Вот интересно, а кто про меня сказал, что я есть? Бог, наверняка. Вот только у меня больше нет сил произносить это слово или другие имена Того же самого. Не могу. Я устал. Я болен. Не важно чем. Я ранен, даже если мое тело цело. Если бы даже Он сказал про меня… Нет, не важно, говорил Он или нет. Мало ли, что для Него существует. Может, все «если бы да кабы» в мировой истории для Него – то же, что для нас единственная реальность? Они все реальны для Него. Или, может, Он видит все эти «да кабы», но так же, как и мы – то есть иначе, чем то, что было в яви? Мне нет до этого дела, мне нет с этого никакой разницы. Я должен увидеть своими глазами, потрогать своими руками, почувствовать своим сердцем… все, и самого себя тоже. Это я лишь могу сказать о себе, что я существую. Только это будет значимо для меня. А скажет кто-то другой – его дело, до тех пор пока я всей своей сущностью не ощущу себя, а точнее совокупность чего-то, которую я называю собой………………………………………