Я шел по городу. Нужно было идти, хотя ноги устали. Потому что сидеть на месте сейчас я бы не стерпел. Я ОБМАНУЛСЯ, Я НЕ ПРОРОК. Теперь это точно. ВСЕЗРЯ
– Эй! Эй, ты чего? – окликнул меня знакомый голос.
Это была Марьям. Мне стоило бы скрыть свою удрученность: что моя РАЗДУТАЯ ГОРДЫНЯ в сравнении с ее горем? А я просто МЕРЗАВЕЦ, БЕЗДЕЛЬНИК, права была моя «базарная баба». До чего я стал себе противен в ту минуту! А самое омерзительное было то, что злился на Бога. Я не позволял себе назвать Его обманщиком, но чувства… чувства выражали именно это. ПРЕДАТЕЛЬ! Хорошо хоть, что моей настоящности хватило на то, чтобы испытать отвращение к себе. Впрочем, гордыня в связке с унынием – еще хуже, да?
– Ты чего? – повторила она вопрос, подходя ближе.
«Лицо попроще сделай», – приказал бы мне сейчас раввин. ДА ПОШЕЛ ТЫ. Но она же виновата. Она даже не знает…
– Нормально все, – сказал я. – Я просто разочаровался в своей мечте.
– Все еще впереди. Может, в будущем…
– Нет никакого будущего. Я знаю.
– Успокойся, хорошо?
– Я ЗНАЮ
Сорвался-таки.
– Ладно, – удивилась она, изучая мои глаза. Ясно, что она увидела в них: ненависть. ГНУСНУЮ ЧЕЛОВЕЧЕСКУЮ НЕНАВИСТЬ. – Ты потихоньку оживаешь.
Этот комментарий сломал ровную линию моих ожиданий:
– Что?
– …А то совсем был как мертвец замороженный. Глаза в одну точку, ни мысли лишней. Вытянут в струну, будто кто через тебя железную нить проложил. Оживаешь потихоньку.
– Я ПРОКЛЯТ, – опять сорвался.
– Нет.
– ПРОКЛЯТ.
– Нет. Не правда.
– ДА ЧТО ТАКОЕ ПРАВДА
– Успокойся.
– ЗАЧЕМ
– Успокойся. ЯСНО
Кажется, если бы я не послушался, она бы меня ударила, чтобы привести в чувство. Удивительным же образом ее «доказательство» подействовало. Я не успокоился, но присмирел.
– Я бесполезен, Марьям, понимаешь? – попытался объяснить уже более по-человечески.
Ей будто бы не нужны были пояснения. Как если бы знала все.
– Посмотри на людей вокруг. Они тоже, по-твоему, бесполезны?
Эти слова отрезвили, я сразу вспомнил моего философа. Он ее сын? Не мыслимо! Много бы я отдал, чтобы узнать, правда ли это, но нельзя спрашивать ее. Нельзя спрашивать мать о ребенке, которого она только что похоронила. Как бы паршиво я о себе не думал, но на такое не способен. Что ж, тайна осталась тайной, ответа у меня нет до сих пор. Умру, не узнав – не довелось. Впрочем, как и многое другое.
Она позвала переночевать у нее. Вид у меня, наверное, был жалкий: я снова расклеился от человеческой теплоты. Закидай меня тогда камнями – я был бы кремень. Но несколько добрых слов разбили вдрызг. После всего. Мое любимое