Иннокентий решил проникнуть на эту огороженную территорию; он тихонько потянул на себя проволочные ворота, и, убедившись, что на КПП нет охранника, вместе с Распупиным и Толькой на своих плечах, прошел внутрь. Оглядевшись, они увидели других странных рабочих: те либо обмазывали здания грязью, либо строили сторожевые вышки по периметру, либо делали что-то другое, лишь бы придать всей этой территории более зловещий, судя по всему, тюремный вид.
– Ты что ли нас в тюрьму привел, Кеша? – так, будто ему не было до всего этого дела, спросил Распупин.
Ответа со стороны Иннокентия почему-то не последовало, да и сам Распупин как-то не был заинтересован в подтверждении своей догадки. Он уже ничему не удивлялся, ни о чем не думал, ничего не хотел, хоть и был бы конечно рад, если бы все происходящее обернулось обыкновенным дурным сном – правда, теперь уже на это не оставалось никаких надежд. На секунду к нему пришла мысль, что датчане просто-напросто решили замаскировать эту территорию под вид тюрьмы, чтобы отпугнуть назойливых русских, и что здесь вовсе не содержатся заключенные, но потом вспомнил, что датская тюрьма не ровня русской тюрьме, и что вид ее должен кардинально отличаться, и, стало быть, вполне возможно, что ему вновь придется вернуться к тюремным будням – подумал он.
Двери одного из зданий, которое было к ним ближайшим, распахнулись, и оттуда вышло несколько людей в халатах и с каталкой. Они побежали прямо к Иннокентию.
– По-ло-жи-те его к нам. Мы о нем поза-бо-титься, – сказал один из них на ломанном русском, когда они приблизились достаточно близко, и указал пальцем на Распупина.
Все стояли безмолвно и неподвижно, пока позади не послышался шум. Иннокентий развернулся и увидел огромную, бегущую в их сторону, толпу людей. Распупин в этот же момент слез, и добровольно залез на каталку, рявкнув одному из датчан: «Вези меня!»
– Ефим Георгиевич ! Ефим Георгиевич ! – стал кричать маленький Анатолий.
– Эх, Толя, Толя! – Распупин, лежа на каталке, приложил свою крепкую ладонь к макушке Толи, и немного взворошил его волосы, – я бы и сам хотел, чтоб все было по-другому… но как видишь, надо мной нависло некоторого рода проклятие, и само по себе оно никуда не денется… возможно, сегодня я умру…
Он затем повернулся к Иннокентию:
– Кеша! Позаботься о мальчугане! Здесь ему больше делать нечего…
Тот лишь кивнул в ответ. Но на его лице, как и на мордашке Анатолия, отчетливо стали проступать слезы. Он еще крепче сжал мальчугана на своем правом плече, но предпочел никуда не уходить, а дождаться, чем же все это, в конце концов, разрешится. Его очень сильно насторожили прикрепленные к каталке ремешки, которые располагались как раз близ конечностей Распупина, также он не совсем знал, что делать с приближающейся толпой – того и блуждала мысль в его голове, чтоб своим телом встать на защиту Ефима Георгиевича и перебить всю эту веселую (беспечную) ватагу (храбрецов); тем не менее, Иннокентий теперь был в ответе за маленького Анатолия, и рисковать его жизнью он не мог.