Бригаду выслали незамедлительно. За окном было красно-красно. А Галечка спала в соседнем кабинете, и восхитительно храпела.
***
Переезд в тюрьму был на удивление гладким, более того – по приезде на КПП, передавая Распупина в руки местных надзирателей, братья-сотрудники даже поблагодарили его за приятную компанию и пожелали ему всего хорошего. Перед ним теперь виднелись далеко протянувшиеся кирпичные стены и довольно необычная надпись на въезде: «Лень закрепощает»
– Отличное начало, – подумал про себя Распупин, – сейчас главное не стушеваться и сразу тут показать местным, что я за рыба.
– Старый черт Джонсон?
– Я! – ответил Распупин надзирателю.
– Рассказывай.
– Я здесь по назначению Чертанова А.Д. – учителем определен в здешнюю тюрьму. Чертей уму-разуму научать, жить – поживать да срока наживать.
– Ну срока-то ты наживешь, я тебе гарантирую… раздевайся. Вот тебе роба, вот тебе шапка.
Распупин разделся, чем вызвал у надзирателя некоторое замешательство – все остальное тело его, помимо рук и лица, было обыкновенным человеческим.
– Это еще что?
– Болезнь кожи, товарищ надзиратель. Страдаю с детства, вот и теперь.
– Ну, это ты правильно к нам попал, мы здесь на страдании специализируемся как раз. Можешь считать, что твоя болезнь – это легкая разминка.
– Вас понял.
– Следуй за мной, крысеныш.
И Распупин последовал за надзирателем в помещение тюрьмы. Ее конструкция представляла собой замкнутый восьмигранник с невероятной башней во дворе. Количество чертог было настолько велико, что в высоту определить, где кончается, что башня, что ограда, было невозможно. Башня выполняла дозорные функции, для чего на каждом из этажей были проделаны своеобразные бойницы для наблюдения за заключенными чертями. Также примечательно было то, что чертоги тюрьмы представляли собой небольшие камеры на одного-двоих, а сидело там по трое-по пятеро чертей разом.
Распупин сразу подметил одну вещь: чудовищный гул, начинавшийся от первых этажей и до самого верха – так черти, силясь перекричать друг друга и самих себя, пытались перекинуться парой-другой фраз, а надзиратели, пытаясь это дело прекратить, лупили увесистыми дубинами по решеткам и по чертям, тшшшикалиипшшшикали в граммофоны, обливали чертей горячей и ледяной водой, расстреливали особо болтливых на месте.
Для расстрелянных, остальных умерших от тех или иных причин, умерших позже или заранее, был во дворе приготовлен соответствующий ров, в который этих бедолаг и сбрасывали. А если тело не хотело падать, то у рва всегда дежурил наряд специально подготовленных чертей из числа заключенных, которые занимались тем, что сталкивали трупы в ров. Наряд трудился, не зная покоя, поэтому надолго чертей в таком наряде не хватало, многие из них бросались в ров добровольно вслед за вновь сброшенными трупами арестантов. Но для тех, бросившихся добровольно, был подготовлен другой наряд так называемых «спасателей», задача которых заключалась в том, чтобы вылавливать изо рва этих лентяев и бросать их в соответствующие печи, расположенные в цокольном этаже этой необъятной башни-тюрьмы. Возили лентяев в основном на одно-колесных тачках, по-одному, по- двое, а то и по-трое за раз, поэтому, находясь во дворе нужно было быть бдительным, чтобы тебя не размазали тачкой как масло по бутерброду. По предположению Распупина, были в цоколе также и те, работа которых заключалась, по всей видимости в том, чтобы избавляться от лентяев, в свою очередь не справлявшихся с утилизацией лентяев-утопленников. В общем, даже на первый, почти всегда ложный взгляд было ясно, что в здешней тюрьме действует круговая порука, так что лучше бы ни в какую работу не ввязываться вообще, а тихонько отсидеться в камере. В этот момент Распупина как раз подводили к одной из ближайших камер, откуда прямо перед ним выносили кого-то из местных «жертв истории», которая еще брыкалась: