Но, сколько бы она ни кричала, сколько бы ни учила своим, к слову, крайне узким понятиям жизни, сколько бы она ни считала себя правильной и правой во всём (а только это на самом деле и поддерживает всю её довольно шаткую жизненную конструкцию), ей, увы, уже не вырваться живой из того болота, в которое она попала, не отмотать жизнь назад, до какого-то рокового для неё поворота, не понять её, жизнь, – что она такое и для чего она вообще, хоть сколько-нибудь, и хоть сколько-нибудь не пожить.
Кажется, об этом всё время говорит ей свояк, её муж, когда в какой-нибудь праздник, когда, наконец, уже можно нажраться с горя, нажрётся и, сидя на кухне со стаканом своего пойла и роняя в него сопли, канючит:
– Настя, подари мне счастья… Подари мне счастья, Настя…
Настя же в это время, собрав в кучу своих перепуганных детей, орёт на него как резаная, срывая голос:
– Алкаш ебучий!.. Всю жизнь ты мне испортил, животное!..
Есть на свете два типа дураков. Первый тип – которые понимают, что они дураки. Второй тип – которые не понимают, что они дураки. И если первые не представляют для государства и общества большой опасности, так как никуда не лезут, то вторые, если их число превысит критическую массу в обществе, способны уничтожить любое государство. Русь всегда была богата вторым типом дураков, но, пожалуй, ещё никогда она не была столь близка к их критической массе, нежели сейчас.
Глядя на Настю и понимая, что таких, как она, сейчас подавляющее большинство, мне становится по-настоящему страшно за Россию.
Но Настя не всегда была жирной коровой и агрессивно-тупой дурой в одном флаконе. Она становилась такой по мере приращения детьми. Свояк, видит Бог, прельстился вовсе не этим человеком, а каким-то другим, в коего нынешнее чудовище некогда вселилось и сожрало его изнутри.
Думается, именно к этому, быть может, не совсем ещё сгинувшему в недрах чудовища человеку, обращается он, прося у него «счастья» в минуту крайнего расслабления. И порой этот человек, видимо, откликается, иначе же как объяснить всех этих детей, когда отец их и ест, и спит, и, можно сказать, живёт отдельно – в каком-то отведённом ему чулане в отдалённой части дома, между холодным предбанником и крытым навесом в сарай, в котором Настя в прошлом году завела свиней на откорм.
Свояк у Насти вроде как и не муж вовсе, а всё равно что работник у барыни, или, скорее даже, раб. У него и обязанность одна: работать, работать и ещё раз работать. А прав нет никаких.
– А как ты хотел? – визжит она иной раз на него, выкатив страшные глаза. – У тебя дети, козлина! Или ты забыл? Наделал детей, так кто за тебя кормить-то их будет?