Моя мачеха скептически улыбалась, сестра жалостливо наблюдала, папа нервно расхаживал, постукивая костылями, а учитель краснел и сопел. Я боялась разочаровать отца и очень старалась. Помогая себе, я высовывала кончик языка или прикусывала нижнюю губу и усердно жала на кнопочки. Какая там тональность, плавность и остальные нюансы музыкального звучания. Упрямая гармонь поддавалась с трудом, весьма неохотно разжимая и сжимая меха. И когда я научилась-таки проигрывать элементарное вступление к мелодии: там – та-ра-рам-там-там, там – та-ра-рам-там-там, то была очень рада и чуточку горда.
– Вот, вот, вот, – удовлетворённо проговаривал в такт вступлению папа, вытирая пот со лба. Учитель смущённо улыбался, кособочился и облегчённо вздыхал. Ещё несколько раз приходил гармонист в назначенное время. Потом занятия постепенно прекратились. Папа огорчённо поглядывал на меня, я чувствовала себя виноватой.
– Да, она всё равно не будет такой, как твоя Ира. Что, Шаке, не можешь забыть свою татарку? – с ехидной усмешкой вопрошала мачеха и тут же, на всякий случай, отходила подальше от костыля.
Позже мне рассказывали, что мама была певуньей, любила танцевать и играла на мандолине. Её мама, моя бабушка, знала много песен, татарских, русских, казахских и прекрасно их исполняла. Эти песни часто раздавались из бабушкиной кухни, мне довелось их слышать. Помню, как тихо лилось из приоткрытых дверей: – как много девушек хороших. Затем тишина, видимо, бабушка что-то помешивала на плите или пробовала на вкус.
– Как много ласковых имён, – продолжалось вскоре.
Пение смелело, набирало силу, невидимую силу времени, любви и ещё чего-то торжественного, трепетного, красивого.
– Сердце, тебе не хочется покоя, – кухня наполнялась мощью скрываемого по скромности дара.
Я неслышно подходила и слушала, затаив дыхание, сильный, вибрирующий, нежно дрожащий голос, боясь нарушить эту красоту. Моя детская душа наполнялась сладостью, и мне казалось, что я наелась чего-то невероятно вкусного.
Слова песен для меня не имели значения, главными были голос бабушки и мелодия, от сочной силы, гармонии и драматизма которых мне хотелось плакать. При чьём-либо приближении бабушка замолкала и сразу заговаривала о постороннем. В те трудные годы песни были одной из формул выживания, а порой и смыслом жизни. Бабушка была моей Эдит Пиаф, моей Анной Герман.
Эх, папа, папа. Почему ты молчал и никогда не рассказывал о маме? Узнавала я о ней урывками, вскользь, второпях, по случаю и намного позже, чем хотелось бы. Дедушка, отец мамы, имел высшее образование и был известным в области финансистом. Бабушка получила средне-специальное образование и работала в отделении связи. Помимо татарского, русского и казахского языков она знала арабский и пользовалась арабским письмом в переписках.