Туман далёкого детства (Исенгазиева) - страница 15



Последний учебный год Асия будет жить у родственников отца в Алма-Ате, где и закончит школу. После педагогического института выйдет замуж и вырастит троих детей. Будет работать в органах внутренних дел, откуда выйдет на пенсию в звании майора запаса, предпочтя успешно сложившейся карьере уход за внуками в помощь детям.

Дина и Асия станут жить в разных городах. Они будут встречаться, и переписываться, их дети и внуки также будут дружить.

Куляй станет директором школы, депутатом районного совета, уговорит Еламана учиться, поможет ему окончить училище пограничных войск. Он до пенсии прослужит в комитете государственной безопасности и покинет его в чине полковника. Порадует Куляй тремя внуками. Все вместе они похоронят Апу.

Дина с Куляй увидятся ещё несколько раз. Дина познакомит с ней своих детей, будет искать общения. Однажды сказанные шёпотом женой Еламана слова: – ты не родная, на наследство не надейся, удивят её и оттолкнут. Больше они с Куляй не встретятся.

Асия и Куляй увидятся один раз. Посидят в кафе, поговорят о настоящем, о текущих делах, о будущих планах, совсем мало о прошлом. На слова Асии о том, что в детстве сельчанки часто задавали ей один и тот же вопрос, кто-то таинственно, кто-то с откровенным любопытством: – ты, чья дочь, папина или мамина? Обе улыбнутся. Ответ Куляй не спросит, и Асия ничего не скажет.

Они долго будут молчать. Будет остывать чай. Говорить станет не о чём. Обиды и слёзы Асии, недовольства и упрёки Куляй заслонятся временем и тогда в уличном кафе, в солнечный день покажутся никчёмными и неважными.

Уйдёт из жизни Куляй в возрасте шестидесяти семи лет в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году.


Курт – солоноватое лакомство из творожной массы


Куби – высокий деревянный сосуд для взбивания масла


Корпешки (корпе) – толстые стёганые ватные одеяла для сидения на полу


Дастархан – скатерть для трапез; сервированный стол

Музыка в моей душе

Отец упорно хотел научить меня играть на музыкальном инструменте. Помню своего первого учителя, нашего сельского гармониста, дающего, якобы, частные уроки. Папа познакомил нас, указывая на каждого подбородком, руки у него всегда были заняты костылями. Позже я поняла, что никаких уроков гармонист не давал и делать этого не умел, но не мог отказать инвалиду войны. Эхо её постанывало в человеческих сердцах, и уважение к воинам не остывало.

На селе было не принято обучать игре на гармони. У кого лежала к этому душа, тот выучивался сам, безо всяких уроков. Меня, семилетнюю, из-за гармони было не видно, торчали только глаза и лоб, к которому прилипали вспотевшие от усердия волосы. Я часто-часто шмыгала носом, дабы нежданно появлявшаяся жидкость не успевала стекать к губам. Мне с трудом удавалось одновременно доставать руками до обеих сторон инструмента, поэтому я всем корпусом двигалась то вправо, то влево. Занимались на скамейке во дворе.