памяти у нее не было. На хрупком запястье поблескивал браслет. Не думаю, что он служил ей только украшением. Она действительно следила за временем.
Моя ладонь дрогнула, когда я впервые прикоснулся к ней. Птица. Живая, трепещущая, хрупкая. В моей ладони. Не отдавать бы никогда ей! Спрятать. Выкрасть. Но она не выживет сейчас. Связь между ними еще сильна. Не сейчас. Выждать. Выпестовать.
С появлением этой девочки в моей жизни во мне проснулась жажда обладания. Жажда чужой птицы, бившейся вне моей груди. И жажда эта была столь сильна еще и от того, что эта птица могла быть последней живой во всем подземном мире. Тысячи пустых грудных клеток, сотни неживых, болезненных, умирающих за пределами тела птиц, безжалостно выброшенных вон…. Но эта… Эта не просто живая. Она еще и поющая.
– Почему оно болит?
– Болит?
– Да. Мое сердце. Почему?
«Потому что оно жаждет песни, жаждет быть услышанным, жаждет голоса. Потому что я жажду его».
– Оно растет. Процесс роста несколько ускорен. Это пройдёт со временем.
– Словно оно торопится умереть.
– Скорее – жить. Не надо так радикально.
– Радикально – что?
– Думать.
– Доктор…
– Да?
– А вы давно там были?
– Давно.
– И я давно.
Мы встаем одновременно. И подходим друг к другу. Кожа у нее прозрачная. И жилки на шее трепещут. Моя птица гонит по ним кровь.
– Вы думаете – это правда, что выход скоро могут закрыть?
– Думаю – да.
«Но это неважно. Неважно ничего кроме тебя».
– Мне стало лучше, доктор. И все же иногда… Хотя нет… Иногда мне страшно. Как тогда…И я снова хочу почувствовать.
– Что?
– Вы пойдете со мной, доктор?
– Да.
– Тогда до встречи.
– До встречи.
****
Для дровосека он был слишком тонок. Недостаточно ширококост и крепок. У него были тонкие излучины ладоней, длинные красивые пальцы. Таким рукам пристало сжимать дирижерскую палочку или смычок. Но его ладони сжимали рукоять топора. А в сердце пела лучшая из птиц. Сердце его не знало забот и тревог. И так могло быть вечно.
Но Большой Пожар подрезал все корни. Лес умирал, охваченный пламенем. Вместе с ним гибли птицы, звери, травы, деревья. Гигантские сосны – его любимицы – взрывались сонмом искр. Кричали. Но их никто не слышал. Лес погибал в тишине. Безответно кричала птица в клетке. Безответно…
А потом она замолчала. Ей было одиноко в тишине без голосов других птиц. Дровосек чувствовал с каждым днем биение птицы все сильнее. «Она разобьется о мои ребра. И умрет».
И тогда он решился на отчаянный шаг. Прострелил себе грудь, чтобы выпустить ее на волю. Но пуля прошла на вылет – и убила птицу. Его же спасли, оживили, вложив в грудную клетку железный аналог погибшей.