– Я не буду рассказывать вам про энергоэффективность ветровой дамбы, – свободной рукой Мелисса потёрла заиндевевший кончик носа, – хотя она очень высока. Мы тоже, как и вы, бережём природу! Сила ветра, отловленного плотиной, будет использована для получения электричества. Но я хотела обратить ваше внимание, господин Ерофеич, на форму дамбы. Это же самая большая в мире губная гармошка!
– Хм, а ведь и правда, – свёл густые брови на переносице сармчанин.
– Неужели вы хотите помешать вашему богу ветра сыграть на достойном музыкальном инструменте? – с ураганным напором спрашивала Мелисса. – Стрибог, может, тоже хочет принять участие в ВулканФесте!
Творческий аргумент разбил позицию Ерофеича в пух и прах (или лучше сказать "песок"?). Староста согласился пустить "матиасы" в сармский карьер. При условии, что на дамбе потом нарисуют символ Стрибога. Мелисса, уточнив у помощника, что речь идёт всего лишь об обычном значке розы ветров, согласилась.
– Хочу привабати35 вас, матушка, к столу, – ещё больше понизив голос, загудел Ерофеич после утрясания всех технических деталей, – испить ерофеича.
– Позвольте, – не поняла Мелисса, – Ерофеич – это же ваше имя. Вы что же это мне предлагаете, а?
После некоторой неловкости выяснилось, что Ерофеич – это не только производное от русского мужского имени Ерофей, но ещё и водка, настоянная на травах. Впрочем, и от ерофеича со строчной буквы Мелисса всё равно отказалась. Она скучала по шотландскому виски – и по Левинсону. Образованного, тонкого, безжалостного Габриэля с простецким Ерофеичем объединяла только белая косоворотка. А так общего у них было не больше, чем у травяной самодельной водки – с ароматным янтарным скотчем, оставляющим лёгкое послевкусие с дымным оттенком.
На обратной дороге премьерская "Ладья" попала в зону турбулентности. Стрибог самозабвенно играл с блестящим самолётиком, подбрасывая его вверх-вниз. Будь Мелисса суеверной сармчанкой, она бы решила, что повелитель нисходящих и восходящих воздушных потоков настоятельно не рекомендует ей возвращаться в Петербург.
С другой стороны, вдруг подумала премьер-министр, вцепившись в подлокотники и с ужасом следя за тем, как горизонт скачет в иллюминаторе, – а что ей делать в столице? Ну, кроме скучной текущей возни с бумагами. Милый её сердцу проект "Второе солнце" до сих пор пылился на столе у Катарины, всеми заброшенный; а ни на чём больше Мелисса в последние дни сосредоточиться не могла.
Не успеет она приземлиться (если самолёт вообще приземлится, а не свалится с неба наподобие куля с мукой!), как занудные деятели из конкурирующей партии "За Веру, Царя и Отечества" опять начнут к ней приставать со своим законопроектом "О золотых бабушках". "Заверцы" выдумали популистский правовой акт, согласно которому бабушки, сидящие со своими внуками, должны получать от правительства аж по четыреста рублей в месяц (для сравнения, зарплата самой Мелиссы была триста восемь рублей и сорок копеек!). Конечно, Мелисса была против. Она полагала, что воспитание детей не стоит таких денег – хотя сама не согласилась бы провести с маленькими чертенятами ни минуты, даже если бы ей заплатили четыреста тысяч. Бюджет страны не резиновый, государственные киндергартены и так получают невероятное финансирование, так что пусть лучше эти ленивые бабуленции ищут другие способы заработка. Однако "заверцы" совсем озверели: никаких аргументов от "вольнодумцев" не слушали, налево и направо раздавали интервью о необходимости принятия "Закона о золотых бабушках". Мелисса уже собиралась просить Катарину вручить парочку дворянских званий наиболее громким партийцам, чтобы слегка их умаслить и утихомирить; но ни Катарины (которой врачи, подозревая сотрясение мозга, запретили вставать с кровати в Кенсингтоне), ни какого-либо другого представителя семьи Романовых в Петербурге сейчас не наблюдалось.