Мелисса нервно заправила волосы за уши.
– Но, Константин Алексеевич, ведь на страну надвигается катастрофа…
– Ничего, рассосётся! – легкомысленно отмахнулся хозяин. – Как-нибудь разрешится. У чумички Головастикова духу не хватит империей управлять.
Мелисса стиснула зубы, чтобы не наговорить старику грубостей. Откуда он мог знать, куда подует ветер перемен в следующее мгновение? Принесёт ли ветер грозовые тучи с молниями – привет от Перуна – или, наоборот, разгонит сгустившиеся облака?
Премьер-министр взглянула в окно, где отливало бирюзой ясное южное небо.
– Может, я зря паникую, – нерешительно сказала она. – Может, Ангел с Доброжиром и сами не подозревают, что натворили. Может, они сидят себе спокойно и не знают, что изменили ход истории.
Крошечный дисплей перстня-разумника внезапно активировался. Режим "тлеющий уголь" автоматически включался на гаджете во время стихийных бедствий и других из ряда вон выходящих национальных событий.
Перстень сиял рубином, а в ушной гарнитуре звучали срочные новости:
"Внимание, граждане империи! Гражданский департамент кассационного Сената принял к рассмотрению запрос гражданина Головастикова, имеющего основания претендовать на российский престол. До вынесения судебного постановления Сенат официально приостанавливает власть её величества императрицы Екатерины Третьей".
– Простите, Константин Алексеевич, мне что-то нехорошо, – пробормотала Мелисса и встала из-за стола, уронив при этом стул. – Я выйду на секундочку.
Она схватила сумку и выбежала в сад. Трясущимися руками достала пачку сигарет, нетерпеливо рванула полиэтилен. Наконец-то. Закрыв глаза, Мелисса втянула истосковавшимися лёгкими сладкий и опасный дым "Смертельных".
Николаю Константиновичу было ужасно плохо.
Чувствовал он себя так, словно внутри него разыгрался девятибалльный шторм. Сердце, изношенное тоской по любимой, болталось где-то в районе гланд, качаясь вверх-вниз на волнах подступающей тошноты. Все мышцы трепетали, колени подкашивались. Живот прихватило, кажется, в восемнадцати местах сразу.
Василиса молча изучала его своими прекрасными глазами, а он едва держался на ногах. Попытался заговорить, но из горла вырвался какой-то позорный писк.
Со следующей попытки удалось выдавить из себя первую за двадцать три года фразу:
– Ну как, подняла?
– Что? – Глаза Василисы расширились.
– Африканское кино, – с сарказмом пояснил Николай Константинович. Теперь слова лились сами собой. – Ты же уехала его поднимать. Так подняла или нет? Просто интересно.
В ожидании ответа он, как ему казалось, непринуждённо опёрся о зеркало красной машинки. Зеркало, похоже, придерживалось своей точки зрения на предмет того, что такое непринуждённость: оно хрустнуло и оторвалось с корнем.