– Сейчас, – я смутился, – соображаю, что будет вам интересно. Вы по делам летите?
– В командировку. Судиться. Я юрист.
– Большой университет заканчивали?
– Да.
– Я тоже в Ждановском на юрфаке три курса отучился. Отчислился из-за Дрейшева. Был такой – гроза административного права. Не застали?
– Нет, только предания доходили. И какую стезю выбрали?
В ее словах мне почудилась насмешка.
– Бизнес, – сухо сказал я.
– Достойно.
У неё были странные интонации: я никак не мог понять, смеётся она или говорит серьёзно.
– А вы не боитесь летать?
– Нет, – ответил я и покривил душой.
Аэрофобом в традиционном понимании я не был. Страх охватывал меня внезапно, без привязки к времени и обстановке.
Например, по дороге в аэропорт мне попался совершенно невозможный таксист. Сверкая раскосыми глазами в радостном исступлении, он летел по кольцевой, перестраивался из ряда в ряд, одним только чудом избегая столкновения с гигантскими фурами. Вокруг их колёс вихрилась водяная пыль. Мне стало страшно, как не бывало очень давно. Окружающий мир проступил чётче, словно высохло запотевшее стекло, и сделался красивее прежнего. За границами чертового колеса, которое мчало меня и безумца-водителя, чернел лес, сияли равнодушным ртутным светом муравейники новых районов, уходя верхушками в облака, подмигивали сигнальными огнями трубы ТЭЦ. Стучали дворники, золотые реки сбегали по стеклу, и я чувствовал, как крепко врос в эту суетную, но оттого не менее прекрасную повседневность.
Я мог потребовать от него рулить аккуратнее, но, будучи мальчиком из города М., по рождению был лишён права бояться. Я должен был, не моргнув глазом, сигать через траншею, ощетинившуюся арматурой, нырять в незнакомом месте, рискуя пробить бестолковую башку, и лететь с обрыва на велосипеде, беззвучно моля неизвестного бога о том, чтобы не сломать себе шею. И я терпел, хотя кровь пульсировала у горла. Терпел и таращился в лобовое стекло, пока глаза не заслезились.
…Я барахтался в безбрежном горячечном бреду. Люстра-тарелка, как НЛО, парила надо мной, раскручиваясь вокруг своей оси. За окном в мутной синеве ночи бродил кто-то косматый и страшный, зыркал темными провалами глазниц в окна второго этажа, скалился в недоброй улыбке. Мамы не было рядом. Она, я слышал, убежала к таксофону на углу, чтобы вызвать мне «скорую» – ртутный столбик вопреки горьким белым кругляшам полз к отметке «40». Со мной осталась бабушка. Она застыла в пустом переднем углу, только дощатый пол скрипел под распухшими коленями. Единственная в нашем доме икона на потемневшей доске лежала, завёрнутая в вощеную бумагу, на дне бельевого ящика. «Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный…» – бормотала она, и безглазый за окном отступал в темноту.