– Люда, не заводись, пожалуйста, – папин голос звучал устало. – Тебя никто не заставляет.
– Лишь бы меня представить эгоисткой! Ешь и иди в ванную! Мне вставать в семь завтра!
Мама звякнула тарелкой. На цыпочках я отошла от двери и легла в кровать. Мне хотелось плакать.
Следующим летом на дачу нас привезли на машине – папа договорился с приятелем. Дверь разогретого на солнце кузова была распахнута. Сруб приятно пах свежим деревом. Вокруг него папа посадил яблони: они робко зеленели и тянулись к июньскому небу. Мама мелькала среди зелени в новом сарафане. Она улыбалась, и папа тоже выглядел довольным.
К обеду пришли Палыч и Ванька, тот самый, у которого раньше был единственный на всю округу керогаз.
– Толя, а ты дренаж-то сделал под яблони? – спросил Палыч.
– А как же, – неуверенно отозвался папа.
– Иначе корни гнить будут – здесь грунтовые воды близко. Поговорил я с ребятами из «Дружбы», это дальше по большаку, им ещё три года назад дали участки. Плохо, говорят, тут всё растёт. Мёрзнет. «Морозобойкая яма» называется. Как заморозки – хоть заново все сажай.
– Ну так неудобье же, – мама усмехнулась.
Папа взглянул на неё с укором.
– Говорят, был здесь монастырь когда-то… так и монахи ушли. Не вытерпели, – подлил масла в огонь Ванька.
– Да хватит вам! – оборвал их папа. – Кто из вас уже успел сруб поставить, а? Никто. Потому что лясы точите, а я работаю.
– Толь, ты чего, – примирительно прогудел Палыч, – шутим же. А со срубом ты молодец, конечно. Горит в руках работа!
Из того лета я хорошо помню ещё один день. Папа колотил что-то внутри сруба, я торчала рядом и строила городок из деревяшек. Генеральный план застройки очевидно страдал: узкие улицы петляли, подобно местному большаку. Мама возилась с обедом в кузове. Вдруг она коротко вскрикнула и каким-то чужим, неузнаваемым голосом позвала:
– Толя! Скорее!
Папа ахнул топор в бревно и побежал к ней. Я кожей ощутила беду. Мне казалось, что, если повернусь к лесу, она окажется за моим плечом – безглазая костяная морда с распахнутой пастью.
Секундой спустя в дверях кузова появился папа. На вытянутых руках он нёс пылающий керогаз – что-то лопнуло в железном нутре, и керосин вспыхнул. Мама маячила за его спиной. Я никогда ни до, ни после того случая не видела такого белого лица.
Покачиваясь, как канатоходец в цирке, папа пошёл к канаве. Там, к счастью, была вода – лето стояло дождливое. Потом кто-то говорил мне, что керосин нельзя залить водой, но нам повезло: папа зашвырнул клубок огня в заросли камыша и осоки, тот взбрызнул искрами и потух.