– Где? Когда?!
– Только что, возле соседнего дома. Она шла по тропинке, знаешь, где фонарь никогда не горит, а он вдруг как выпрыгнет из темноты! и ударил её ножом… Столько крови!
– Ты вызвала «скорую»? Милицию?
– Нет, ты что! Они и так меня видели! Боже мой, что теперь будет! – и мама сползла по стене.
– Мама, прекрати! Откуда им знать, кто ты такая? Они же не пытались тебя убить, не гнались за тобой? Я позвоню по ноль-два…
– Не смей! – мама выхватила у меня трубку. – Только бы они не схватили бабушку…
Я должна была понять, подсказать, заметить, поговорить с бабушкой, наконец. Но я объяснила всё мамиными расстроенными нервами. Через полчаса мама пришла в себя и взяла с меня торжественную клятву ни о чем не рассказывать бабушке. И я не рассказала…
Засыпая, я думала о Новеньком, а не о маме.
– Тебе куда? – спросил Новенький, когда я собрала учебники. – Давай провожу.
Я не умела кокетливо улыбаться, поэтому просто растянула губы. Это оказалось на удивление легко, куда легче, чем через силу скалить зубы дома.
– Пойдём.
Когда мы разошлись, уже давно стемнело. Я лениво подумала, что мама, должно быть, станет волноваться, если меня не окажется дома, но эту мысль тотчас оттеснили другие. На меня обратили внимание. Меня провожают домой. Я, возможно, кому-то понравилась.
Я открыла дверь и шагнула в темную прихожую. Выдохнула: видимо, ни мамы, ни бабушки ещё нет дома. Я протянула руку к выключателю. Вспыхнул свет. Мама сидела на полу, глядя прямо перед собой.
– Мама?!
– Они следят за мной, – просипела мама. – Выследили-таки. Теперь всё…
– Кто они, мама? – от ужаса я сорвалась на визг.
– Те, кто убили Никишину. Только не говори бабушке. Ради всего святого. Не стоит ее пугать.
– Ты была зимой в Ораниенбауме? – спросил Новенький, когда учительница биологии отвернулась к доске, чтобы начертить очередную таблицу.
– Нет, – я затаила дыхание.
– А хочешь?
«Никогда не соглашайся с первого раза. Парни этого не любят, их надо немного помучить», – вспомнила я житейскую мудрость, подслушанную в женском туалете. Вспомнила и ответила:
– Конечно!
Разумеется, ни маме, ни бабушке я про Ораниенбаум не сказала. «Завтра шесть уроков и классный час», – соврала, не моргнув. Всех это устроило.
В девять утра мы уже мчались в замёрзшей электричке, а в одиннадцать – кидались снежками на пустых аллеях. Синицы клевали хлебные крошки с моей варежки. Высоко в небе висело ртутное зимнее солнце. Я чувствовала себя счастливой.
Я открыла дверь и сразу поняла: что-то не так. В квартире было холодно, пахло табаком и лекарствами. Я разулась и прошла на кухню. Бабушка, в вишнёвом пальто и кокетливой круглой шляпке, стояла у открытого окна и курила. Такого с ней давно не случалось. Меня обдало паникой: видимо, бабушке уже сообщили…