Однажды я поняла, что больше не могу с ней – и в девятнадцать поспешно выскочила замуж.
На свадьбе папы не было – он сказался больным, но, по-моему, ему просто не хотелось показываться людям. Новоиспечённый муж со мной в Неудобье не поехал.
Я привезла папе бутылку грузинского вина и остатки закуски со стола. От вина он отказался, зато колбасу жевал с удовольствием:
– Главное, Юль, чтобы всё у тебя было хорошо.
– Па, может, Палыча позовём? – мне было неловко с ним наедине.
– Палыч умер, – изменившимся голосом ответил папа.
– Сердце?
– Печень. Цирроз.
Перед сном я вышла покурить. Меня оглушила тишина – ни скрипа, ни хруста. Белые волокна тумана тянулись через огород к крыльцу. Мне стало по-настоящему страшно. Что, если от ближайшего дерева сейчас отделится высокая призрачная фигура, зашагает ко мне, и покачивая рогами, примется клацать костяной пастью? Она уже забрала Палыча…
– Куришь, что ли? – с грустью спросил папа, спускаясь с крыльца. – Зря. Потом не отвяжешься.
– Хочешь, па? – я протянула ему сигарету.
– Я бросил. Весной мне однажды того… поплохело. И бросил.
– Съездил бы ты к врачу, па. Не шути с этим.
Папа рубанул воздух рукой, ушёл в дом и загремел чем-то в сенцах.
Через полгода я развелась. Пошла учиться, бегала с подработки на подработку. Звонила только маме – папа мобильных не признавал. Наш разговор с мамой происходил, словно по сценарию: как дела-нормально-как здоровье-скриплю-была у папы-я тоже-привезла ему конфет и колбасы-радовался?-а то!
Однажды я позвонила, чтобы пожаловаться в минуту отчаяния, но мама ускользнула, как рыбка – просто сменила тему, хотя не могла не расслышать слёз в моём голосе. Она предпочитала не знать, что происходит в моей жизни.
Спустя несколько лет мне пришлось бежать от одного человека прямо накануне Нового года. В тонкой куртке и лёгких кроссовках я запрыгнула в последнюю электричку и покатила в Неудобье.
В нагретом вагоне холод меня отпустил, но взял животный страх. Я была совершенно одна, за окнами проносились заснеженные деревья – чернь на серебре. Вокруг их стволов на снегу темнели подпалы. Телеграфные столбы со свёрнутыми за ненадобностью проводами отбрасывали рогатые тени.
Фонари на станции очерчивали круг света, и за его границами густела студенистая тьма. Я включила маленький фонарик, которым обычно подсвечивала замки. На Рабфаковском, откуда я сбежала, часто выкручивали лампочки.
Снег доходил мне до колен: большак был немного расчищен, а по обочинам – сугробы выше моего роста.
«Замёрзну тут», – подумала я и не испугалась. Что хорошего случилось в моей жизни за эти годы? Кроме мамы, папы и Неудобья едва набирался пяток приятных воспоминаний.