Мы жили типичным «бабьим домом»: бабушка, мама и я. В Кривом Роге была ещё прабабушка, которую я видела всего однажды. Мне хватило: жёсткая, угловатая, с безгубым лиловым ртом, она равнодушно пялилась поверх моей головы. Казалось, видит что-то, нам недоступное.
Прадедушка, говорила мама, не вернулся с войны: встретил на фронтовой дорожке молодую и красивую, не обременённую тремя голодными ртами и килой в брюхе. Бабушке эта история отчего-то не давала покоя. Она, старшая, помнила отца лучше всех и не хотела признавать его предательство. Бабушкину правоту подтвердили справкой с печатью Подольского архива: прадед пропал без вести, сгинул в котлах сорок первого, но этой бумаги прабабушка так и не увидела. Я думаю, что и жирный фиолетовый треугольник ЦАМО не переубедил бы прабабушку – не хотела она верить в его смерть.
Отца бабушка оправдала, хоть и посмертно, а мужа своего – не смогла. Моего дедушку, полковника, знал весь посёлок, и тем тяжелее пришлось им с мамой, когда однажды весной он пришёл на обед (суп, три салата, второе и компот) и сообщил бабушке будничным тоном, каким минуту назад отчитывал её за недосоленную свёклу:
– Я ухожу. Насовсем. Собери чемодан.
– Куда? – не поняла бабушка.
Она решила: началась война. Он уходит на войну. Наверное, так.
– К женщине, – всё так же равнодушно пояснил он. – Ты её не знаешь.
Так и не развелись: просто дедушка переехал жить в другой дом. Иногда на обед заглядывал, по-хозяйски обнимал бабушку, гладил маму по голове. Она помнила, как мягкие кудри цеплялись за его шероховатую ладонь, широкую и плоскую, как саперная лопатка. Однажды мама не выдержала и отдёрнула голову. Дедушка взглянул беззлобно, с искренним непониманием, и руку убрал.
Он умер ещё до моего рождения. За полгода до смерти появился на бабушкином пороге, волоча за собой пустой чемодан со сбитыми углами – тот самый, который она собрала ему в памятным вечером много лет назад. Бабушка впустила его. Он грузно опустился на табурет в прихожей и ополз плечами. Некоторое время оба молчали.
– Прости, мать, – сказал он наконец.
– Не прощу, – ответила она, – но оставайся.
Мама, узнав о возвращении деда, дома не появилась. Бабушка говорила ему, что мама ночует у подруг, но на самом деле она давно обосновалась у моего будущего отца.
Дедушка умер в декабре восемьдесят девятого года, а в октябре девяностого впервые увидела свет я.
В детстве я представляла, что перед Богом на столе лежит огромная карта вроде тех, что показывают в военных фильмах. Бог берет неуклюжего глиняного человечка – меня, например, вертит в руках некоторое время, а потом наугад ставит в какую-нибудь точку. В моем случае – на улицу Комсомольскую напротив Иоанна Милостивого.