Иногда мне кажется, что я появилась на свет не в стерильности родзала, а прямо на грязной лестнице типовой пятиэтажки на Комсомольской. Прохладная сырость летом и вонючий пар зимой, гирлянды картофельных очистков из чьего-то мусорного ведра, запах заглянувшего в тепло бездомного и призрак истерзанной дворовой собаки сопровождают меня на жизненном пути. Они роятся вокруг, выглядывают из-за спины, то и дело бесцеремонно тыкая меня в плечо: «Эй, не забывай, ты с Комсомольской». Это значит, что я курила за углом и отталкивала чьи-то липкие руки на школьной дискотеке, донашивала шмотки за троюродной сестрой, даже когда они мне не нравились, читала похабные газетёнки, запершись в туалете, и вытирала кровь с разбитого носа. Мой отец пил и лупил мать, и я ничего не могла с этим поделать. А потом он ушёл, растворился в запахе прокуренного гаража и пивной отрыжки, оставив маму пропадать на ночных сменах, а меня – разгуливать в поношенной цигейке мимо стройки.
Девятнадцати лет от роду я могла бы натужно улыбаться в объектив старенького фотоаппарата, умело прикрывая ощипанным букетом пузо, которое лезло на нос. Мои распухшие ноги торчали бы из чужих лодочек, как тесто из квашни, синтетическое платье топорщилось спереди и морщило сзади. И пот. Я покрывалась бы липким потом как тогда, когда убегала от наркомана, только теперь мне было бы некуда убегать.
Мой избранник – вот он, в перерывах между неумелыми поцелуями тяжело дышит водкой и луком. Его друга, скорее всего, уже вывернуло под лестницей в ЗАГСе до начала торжественной церемонии – той самой, где усталая женщина слащавым тоном скажет нам то, во что не верит сама, потому что по понедельникам подписывает стопки свидетельств о расторжении брака.
Таким должно было стать моё, девочки с Комсомольской, будущее после того, как Паша – парень, которого я ждала из армии, вернулся запаянным в ящик. В сентябре мы сидели с ним на берегу Святки и мечтали, а в декабре ночью в казарме загорелась электропроводка. Парни, измученные учебкой, спали тяжелым сном. Паша не проснулся и не почувствовал боли – я очень на это надеюсь.
И я терпеливо расправляла белые кружева на чужом круглом животе: с блевотиной и песнями в замужнюю жизнь вступала не я, а моя подруга Лилька.
Наутро после свадьбы я пробралась в комнату, умудрившись не разбудить мать, собрала нехитрые пожитки в рюкзачок и шагнула в светлое зябкое утро – моё последнее утро на Комсомольской.
Легко уйти с Комсомольской, куда сложнее вытравить её из себя. Мне казалось, что я вышла в открытый космос, а оказалось, что всего лишь повернула за угол, в мерзкий проулок, кишащий крысами.