Ночь была длинная, я вдоволь наслушалась: блюза, рока, свинга, что только не играло в машине. Они решили закончить эту культурную вечеринку только после икоты его друга и его собственной рвоты в грязном проходе между гаражами. Мерзкое зрелище, никогда не забуду, как он засовывал два пальца в рот и выплевывал только переваренный ананас. Я сразу знала, что добром это не кончиться. Но он улыбался, даже подпевал, так что я думаю это – его осознанный путь к плохому состоянию, через веселое, кратковременное. Хоть и недолго, но у него было все хорошо, и ради этого он пожертвовал нормальным запахом изо рта и чистой одеждой. Они распрощались друг с другом у старого панельного дома, и обоюдно призвали к оповещению о том, что они без проблем добрались до дома.
Но добраться нормально у него не вышло. После беззаботного пьянства к нему пришло осознание, осознание того, что рядом никого нет: никто не отвлечет смешной историей из прошлого, никто не подкурит сигарету и никто не прибавит громкости песне Джеймса Брауна. Он один, наедине с бессмысленной ночью. Ему было больно, очень больно. Он шел, разговаривая с самим собой, пытался добиться ответа у неба, кричал, выбил руку ударив по стволу клена, все тщетно – небо молчало, а дерево оказалось сильнее. Усталое отчаяние било справа, слева, он не держал удар только метился из стороны в сторону и несколько раз падал в нокдаун на холодную землю. Мне было страшно. После гаража у него оставалась всего две сигареты, его нервы были на исходе и мои резервы тоже. Все было против него: ветер агрессивно толкал назад, организм мстил за небрежное отношение, и только я – искренне хотела его успокоения. По дороге он споткнулся об лавочку, на которую тяжело дыша рухнул, бросив левую руку свисать вниз, и приминать сухую траву. Он отключился. На улице ни души, только безгласная улица, которой все ровно.
Пролежал так час. Все это время я пребывала в смятении и не находила себе места, но к счастью, он очнулся. Не меняя положения, он достал телефон и взглянул на часы, которые показывали 4:07. Сон оставил трезвость при себе и дал ему только головную боль, с которой он, хватаясь за заборы и ржавые металлические стены добрался до дома, не без помощи меня и моей предпоследней сигареты.
Я уже знаю эту квартиру, я уже видела этот комод у входной двери, и этот бурый паркет с белым пятном от люстры. Единственное что было для меня в новинку это – ванная. Не то чтобы он решил мне ее показать, просто ему было настолько плохо, что пришлось прямо в верхней одежде отправиться к раковине, для того чтобы до конца опустошить желудок и привести себя в порядок. Его вырвало, несколько раз. Он не жалел об этом, жаль было только одного – что из него выходило все что мешало организму, но никуда не девалось то, что мешало ему. Почему нельзя вызвать рвотный позыв у памяти? Надавить где-то на лоб или затылок, и чтобы разом все злокачественные мысли, воспоминания упали на белую керамику и скатились в слив? В человеческом теле предусмотрено все, кроме этого. Врачи лечат все, кроме этого, практически каждая болезнь уходит от правильного рецепта, но до сих пор: нет ни сиропа, ни пилюль, ни даже каких-то операций для удаления мыслей, которые убивают не хуже туберкулеза или сердечной недостаточности. Но я уверена это дело времени, но ни я, ни он, не застанем эпохи, когда миру представят лекарство от мыслей, поэтому ему помогаю я и алкоголь, второго выручает спорт и работа, а третий решает не спасаться вовсе.