Я теснее прижимаю к себе дочь, шепчу, что все будет в порядке. Сама в это не верю, но пытаюсь, чтобы голос не дрожал. Главное, пусть поверит она. Рика непривычно серьезно смотрит на меня огромными темными глазами, в которых отражаются серые столбы с застывшими на них часовыми, и кивает. Потом говорит те же слова своей любимой тряпичной кукле, которую изо всех сил прижимает к груди:
− Все будет в порядке, Майя, слышишь?
Сглатываю подступивший к горлу комок и смотрю в небо, сдерживая готовые хлынуть из глаз слезы. Небо такое красивое и чистое, по нему неспешно проплывают лоскутки облаков, прямо над нами парит птица. Так хочется стать такой же свободной, как она, расправить крылья, подхватить своего птенчика и унести высоко-высоко, туда, где никто не достанет и не обидит.
Резкая автоматная очередь разрезает царящий вокруг гул − наступает полная тишина. Становится слышно, как где-то лает пес, а мальчик, стоящий рядом, тяжело втягивает воздух забитым носом. Вперед выходит один из конвойных, на исковерканном русском говорит, что мы находимся в концентрационном лагере, должны прилежно работать и тогда все с нами будет в порядке. А сейчас он поделит нас на две группы: здоровые мужчины и женщины, которые могут полноценно трудиться, в одну, старики и маленькие дети − в другую. Он еще что-то долго говорит, но я больше ничего не слышу. Понимаю только одно − сейчас нас с дочерью разлучат. Прижимаю ее к себе еще сильнее, прячу за спиной, словно это может помочь.
Когда начинается дележка, люди снова начинают кричать. Матери зовут отбираемых у них детей, дети плачут и зовут матерей. К старикам никакого почтения, их грубо толкают и осыпают ругательствами. И когда этот мир успел превратиться в ад? Смотрю на равнодушные небеса, ожидая чуда. Ну, почему Господь не вмешивается, не карает?
Меня толкают прикладом автомата, конвойный знаком показывает на Рику за моей спиной.
− Шнеллер-шнеллер.
Ощущаю, как пальцы дочери судорожно хватаются за мое платье, пытаюсь защитить. Падаю на землю, целую сапоги того, кто в это мгновение стал нашей судьбой. Умоляю не забирать дочку. Грубый сапог болезненно ударяет меня в щеку, Рику выхватывают и тащат к остальным детям и старикам. Я издаю вопль раненого животного и пытаюсь бежать к ней. Меня больше не пугают автоматы и нечеловеческая жестокость людей в черной форме.
− Рика.
Ору, царапаюсь, кусаюсь, пока не получаю удар прикладом в висок. Мир вокруг меркнет, я падаю на грубую поверхность.
Прихожу в себя в затхлом и душном помещении, здесь скопилось так много людей, что яблоку негде упасть. Вскидываюсь, ищу глазами дочь, кто-то ласково удерживает меня. Вижу затравленный безысходный взгляд незнакомой женщины.