* * *
Думал ли Мишка, что дорога к дому пана Еленского из полной приключений с предвкушением неведомого превратится для него в сущую Голгофу?
Идти не хотелось. Лишь мысли о новых непрочитанных фолиантах заставляли выталкивать себя на текущую весенними струями улицу и посещать человека. В сотый раз расстраиваться и плакать, сетуя на судьбу, с жестоким постоянством превращающую умного, сильного и мудрого старика в восковую иссохшую мумию. Мумию, вперившуюся безумным белым взглядом в расписанный сюжетами из героического прошлого предков потолок; дышащую тяжело, источающую запах смерти и гниения лежачего больного. Этот смрад вбивается в подсознание навсегда, его не перепутаешь ни с чем.
Внутренне содрогаясь, подавляя ребячий испуг, Мишка садился у изголовья старика, брал его за сухую, как ветка, руку, чтобы тот не стучал ею себе по колену.
– Стучит? – спрашивал у горничной. Та лишь молча кивала головой, пряча полный боли, но сухой от пережитого взгляд.
– Пан Еленский, зачем вы стучите? Вот синяки уже на колене. Зачем? – с детской непосредственностью пытался выяснить Мишка.
Старик только тяжко вздыхал, шарил по сторонам ничего не понимающим взглядом. Еленский изредка натыкался помутневшими зрачками на Мишку. В такие моменты взгляд его приобретал осмысленность, и сухие губы растягивались в некое подобие улыбки, отчего он становился еще страшнее: уж больно эта усмешка напоминала оскал черепа.
Говорил пан Адам невнятно, тяжко, как будто выхаркивал слова из себя. Будто бы каждый звук отнимал у него частичку жизненной силы.
– Ми-ха-ил. На-до. На-до… – старик едва не плакал, оттого, что речь почти утрачена, но с неимоверными усилиями продолжал.
Тоска, растерянность, страх от фатальной потери кололи душу тысячами невидимых иголок, но внешне Мишка старался не проявлять уничтожавшую его бурю эмоций.
В резко повзрослевшей своей душе, невидимо для окружающих, заливался ручьем скрытых слез, жалея старого друга, жалея себя – такую невезучую, брошенную братьями, не имеющую друзей среди сверстников белую ворону.
В такие моменты лишь тень вымученной улыбки могла бы выдать его, но Мишка был примерным учеником. Боль потерь и разочарований давала многое, в том числе умение не показывать судьбе то, что сейчас размазан и растерзан событиями, вызываемыми ее прихотливой поступью.
– На-до. Свифт. Гю-го. Ра-бле. Там. Раздел шест – кха-хка – над-цать. – Мумия повелительно указывала рукой, не в силах больше разговаривать. Мишка вставал, шел в библиотеку, закрывая уши руками, дергаясь, как от удара плетью, от каждого равномерного хлопка высохшей ладони по почти неживому телу.